Джон Пэрис - Кимоно

— Мсье капитан уехал; и мадам очень, очень несчастлива. Каждую ночь она плачет. Почему мсье оставался так долго?

— Всего две недели, — возразил Джеффри.

— Для первой разлуки это слишком долго, — сказала Титина авторитетно. — Каждую ночь мадам рыдает. И потом она пишет мсье и говорит: «Вернись!» Мсье пишет и говорит: «Еще нет!» Тогда у мадам разрывается сердце, и она говорит: «Это из-за какой-то женщины он остается так долго!» Она говорит так Танаке, и Танака говорит: «Я поеду узнаю и, когда возвращусь, расскажи мадам»; и мадам говорит: «Да, Танака может ехать, я хочу узнать правду». И еще больше она плачет и плачет. Сегодня утром, очень рано, Танака приходит с мадемуазель Смит и кузиной мадам. Они все говорят долго с мадам в спальне. Но меня отсылают вон. Потом мадам зовет меня. Она плачет и плачет. «Титина, — говорит она, — я ухожу. Мсье не любит меня теперь. Я ухожу в японский дом. Соберите мои вещи, Титина». Я говорю: «Нет, мадам, никогда. Я никогда не пойду в этот дом дьяволов. Что скажет мадам доброму исповеднику? Как сможет пойти мадам к святой мессе? Хочет ли мадам оставить мужа и идти к этим людям, которые молятся каменным зверям? Подождите мсье!» Я говорю: «Что Танака говорит — это ложь, всегда ложь. Что мадемуазель Смит говорит — все ложь». Но мадам говорит: «Нет, пойдем со мной, Титина!» Но я говорю опять: «Никогда!» — и мадам уходит, плача все время; и шестнадцать рикш полны багажа. О, мсье капитан, что мне делать?

— Я право же, и сам не знаю, — беспомощно отвечал Джеффри.

— Отошлите меня обратно во Францию, мсье. Эта страна полна дьяволов, дьяволов и лжи.

Он оставил ее рыдающей в зале отеля; кучка бой-санов наблюдала за ней.

Джеффри взял извозчика к дому Фудзинами. Никто не отозвался на его звонок. Но ему казалось, что он слышит голоса внутри дома. Тогда он вошел без доклада и с обувью на ногах — величайшее оскорбление японского этикета.

Он нашел Асако в комнате, выходящей в сад, где ее принимали при первом посещении. С ней были ее кузина Садако и Ито, адвокат. К его удивлению и неудовольствию, его жена была одета в японское кимоно и оби, что прежде так нравилось ему. Ее возврат к национальности казался полным.

Асако была такой, какой он ее никогда не знал. Ее глаза опухли от слез и лицо похудело и побледнело. Но взгляд приобрел совсем новое выражение решимости. Больше она не была ребенком, куклой. В течение нескольких часов она выросла в женщину.

Все стояли. Садако и адвокат держались по сторонам, как бы для того, чтобы оказать ей моральную помощь.

Присутствие этих двух японцев раздражало его. Его поведение было нетактично и неудачно. Его высокая фигура в этой низкой комнате казалась грубой и дикой. Садако и Ито уставились на его дерзновенные ботинки с выражением крайнего ужаса. Джеффри внезапно вспомнил, что должен был снять их.

«О, проклятие!» — подумал он.

— Джеффри, — сказала его жена, — я не могу вернуться. Мне очень больно, но я решила оставаться здесь.

— Почему? — резко спросил Джеффри.

— Потому что я знаю, вы не любите меня. Я думаю, что и всегда вы любили только мои деньги.

Ужасная ирония этого утверждения возмутила Джеффри. Он схватился за деревянную раму, как бы ища поддержки.

— Боже мой! — закричал он. — Ваши деньги! Знаете вы, откуда они? — Асако смотрела на него, все более и более пугаясь. — Вышлите людей из комнаты, и я скажу вам, — продолжал Джеффри.

— Я хочу, чтобы они остались, — ответила жена.

Было условлено заранее, что, если придет Джеффри, Асако не останется с ним наедине. Ее заставили поверить, что ей грозит опасность, быть может, насилие. Она была страшно испугана.

— Ну хорошо, — загремел Джеффри, — каждый грош ваш добыт проституцией, продажей женщин мужчинам. Вы видели Йошивару, вы видели несчастных женщин, заключенных там, вы знаете, что всякая пьяная скотина может прийти туда, заплатить деньги и сказать: «Я хочу эту девушку», — и она должна позволить ему целовать и обнимать себя, даже если она ненавидит и презирает его. Ну так вся эта развратная Йошивара, и все эти несчастные девушки, и грязные деньги принадлежат Фудзинами и вам. Вот почему они так богаты и были так богаты мы. Если бы мы были в Англии, нас могли бы наказать телесно и посадить в тюрьму, лишить нас прав. Все эти деньги ужасны; и если мы удержим их, мы будем хуже преступников; и никто из нас не может быть счастлив, не посмеет посмотреть кому-нибудь в лицо.

Асако тихо качала головой, как автомат, не понимая ни одного слова из всей этой бурной речи. В ее сознании была только одна мысль — мысль о неверности мужа. А он думал только об одной вещи — о позорных деньгах жены. Они были похожи на карточных игроков, которые сосредоточили бы внимание исключительно на картах у каждого на руках и забыли о том, что может быть у их партнеров и противников.

Так как Асако продолжала молчать, стал говорить мистер Ито. Его голос казался еще более писклявым, чем обычно.

— Капитан Баррингтон, — говорил он, — я очень извиняюсь перед вами. Но вы видите истинное положение вещей. Вы должны вспомнить, что вы английский джентльмен. Миссис Баррингтон не желает вернуться к вам. Ей рассказали, что вы дурно себя вели с мисс Смит в Камакуре и снова — в Чузендзи. Сама мисс Смит говорит так. Миссис Баррингтон думает, что рассказ должен быть правдив, иначе мисс Смит не говорила бы о себе самой таких дурных вещей. Мы считаем, что она совершенно права…

— Молчать! — загремел Джеффри. — Это касается только меня и моей жены, нас одних. Потрудитесь оставить нас. Моя жена выслушала одну сторону, историю некрасивую и лживую. Она должна услышать от меня, что произошло в действительности.

— Мне кажется, лучше, если это будет в какой-нибудь другой день, — вмешалась кузина Садако. — Вы видите, миссис Баррингтон не может говорить сегодня. Она слишком несчастна.

Это было совершенно верно. Асако стояла ошеломленная, видимо, ничего не видя и не слыша, не утверждая и не противореча. Как могущественно влияние одежды! Если бы Асако была одета в свою парижскую кофточку и юбку, ее муж перескочил бы через несколько циновок, разделявших их, и унес бы ее с собой волей или неволей. Но в кимоно совсем ли она принадлежала ему? Или она стала японкой опять, одной из Фудзинами? Казалось, ее преобразила волшебная сила, как говорила Титина, она была заколдована.

— Асако, а вы думаете так? — Голос этого крупного человека стал грубым от горя. — Вы тоже думаете, что я должен уйти без вас?

Асако ничем не показала, что она поняла.

— Ответьте мне, милая: надо мне уйти?

Ее голова склонилась в знак согласия, и губы прошептали:

— Да.

Этот шепот так больно отозвался в сердце ее мужа, что его кулак надавил на хрупкие шодзи, и это нервное движение вырвало их из стойки, так что они с шумом упали на пол. Ито бросился вперед, чтобы помочь Джеффри исправить беспорядок. Когда они обернулись опять, обе женщины уже исчезли.