Гарольд Роббинс - Властелины удачи

— Так в чем они могут обвинить тебя? Ты сказал, что они могут выдвинуть против тебя обвинение. На каком основании?

— «Интерконтинентал» получила хорошие секции в центральных аэропортах. Ты это понимаешь? Аэропорт ежедневно может принять определенное число самолетов. Число посадочных галерей ограничено. Некоторые авиакомпании, которым мы перешли дорогу, пришли в ярость и заявили, что с нашими контрактами не все чисто, что мы даем взятки, и так далее. Никто не может доказать, что мы давали взятки. Этого не было. Но мы нашли возможности… Короче, ты меня понимаешь. Другой вопрос, заключались ли нами сделки с другими авиакомпаниями с нарушением антитрестовского законодательства? Нет, не заключались. Но в жизни помимо белого и черного цветов присутствует масса оттенков. Меня с радостью поджарят на медленном огне. А кое-кто захочет отнять у меня два-три года, которые мне придется проторчать в суде.

— Джонас, то же самое…

— Послушай, — он перебил жену, — судебный исполнитель может заявиться сюда до рассвета. Мне надо собрать чемодан и сматываться.

— Куда? Где ты намерен скрываться?

— Судебный исполнитель спросит тебя об этом, и ты честно ответишь, что не знаешь. Я сам еще не выбрал, куда поеду. Позвоню тебе, как только где-нибудь обоснуюсь.

Из спальни Моника последовала за ним в кабинет. Он положил на стол большой брифкейс, открыл, начал складывать в него бумаги. Добавил квартовую [2] Кварта — 0,95 л. бутылку бербона.

— А что я скажу Джо-Энн? — пожелала знать Моника. — Что ты растворился в ночи, убегая от судебного исполнителя? Что подумает ребенок?

— Скажи ей правду. То же самое, что услышала от меня.

— Что ее отец не в ладах с законом? Это я должна ей сказать? Что…

Джонас резко повернулся к жене.

— Не смей так ставить вопрос! — рявкнул он. — Не внушай ей таких мыслей! И не думай так сама! Бизнес есть бизнес, Моника, и иногда нам приходится делать совсем не то, что хочется. Джо-Энн скоро исполнится восемнадцать. Она уже достаточно взрослая, и ей хватит ума это понять.

Моника принесла с собой сигарету и теперь затушила окурок в пепельнице.

— Моника, извини.

Лавандовый халатик, ничего особенно и не скрывавший, плотно облегал ее бедра, приникал к груди, которую он ласкал лишь несколько часов тому назад.

— К сожалению, я не могу взять тебя с собой. Но при первой же возможности мы снова будем вместе.

— Естественно, — буркнула Моника. — Ты покинул меня уже в медовый месяц. Никогда тебя нет дома. Ты даже уехал на прошлое Рождество. Опять же по делам.

Прервать этот разговор он мог только одним способом: взял брифкейс и вышел из кабинета. Моника проводила мужа до двери. Его «кадиллак» с откидным верхом стоял на подъездной дорожке. Джонас открыл дверцу, бросил брифкейс на сиденье. Повернулся, чтобы поцеловать Монику.

— Крошка, разлука будет недолгой, — пообещал он. — Скорее всего, я позвоню тебе уже завтра.

Она подставила губы для поцелуя, но не ответила на него. И не приникла к нему всем телом. Джонас погладил ее по плечу, шлепнул по заду.

— До завтра. Я позвоню завтра, если смогу.

— Естественно, — прошептала Моника, смирившись с неизбежным.

— Моника, извини меня. Что еще я могу сказать, черт побери?

— Ничего…

Джонас оторвался от нее и шагнул к машине.

Моника постояла у двери, сначала наблюдая за красными задними огнями «кадиллака», затем за яркими звездами на безоблачном небе. Раздираемая противоречивыми чувствами, она не знала, плакать ей или ругаться. А может, совместить первое со вторым.

Черт бы его побрал! Черт бы побрал Джонаса Корда! Он покинул ее в медовый месяц… Неотложное дело, заявил он. Потом вбил себе в голову, что Джо-Энн не его дочь. Узнав правду, он умолял их вернуться к нему. Через четырнадцать лет. И она, как дура, вернулась. Потому что любила его. И он сказал, что любит ее. Сказал, что у них будет еще один ребенок. Какое счастье, что из этого ничего не вышло.

Потому что он не изменился. Остался таким же изобретательным, удивительным, любящим… эгоцентричным, бесчувственным, неверным сукиным сыном, каким был всегда. Деньги и власть — вот что влекло его, особенно власть. Она не могла конкурировать с деньгами и властью. Как не могла и Джо-Энн. Они обе проиграли.

Моника начала дрожать, но не от холода, ночь выдалась теплой, а от раздражения, разочарования, злости. Вошла в дом, прямиком направилась к бару. Плеснула в стакан бербона, выпила две трети одним глотком. Спиртное обожгло горло, раскалило желудок. Но дрожь прекратилась.

Моника скинула халатик, постояла у бара голой, хотя понимала, что ее могут увидеть с подъездной дорожки. А что такого? Дом ее, она имеет право.

Джонас… Наверное, звонил ему Фил, из Вашингтона. Ее так и подмывало снять трубку и набрать его номер. Впрочем, он солжет, покрывая Джонаса. Многие люди с радостью лгали, покрывая его. Он мог предупредить Джонаса о повестке, а мог сказать и совсем другое, что-нибудь вроде: «Если ты попадешь во Фриско до рассвета, то окажешься в постели Марлен Дитрих».

Почему нет? Однако, если в ближайшие шесть или восемь часов к ней в дом пожалует судебный исполнитель, она будет знать наверняка.

Хотя что она будет знать? Если Джонас решил лечь на дно, забиться в какую-нибудь дыру и переждать, пока сенатская комиссия стравит пар, он, как водится, возьмет с собой какую-нибудь девку. «Секретаря». Он никогда не путешествовал без женщины, как не забывал захватить с собой бутылку бербона. Оставалось лишь гадать, на ком он остановит свой выбор. Она без труда могла бы назвать по меньшей мере трех кандидаток. Он остановится у телефонной будки. А потом заедет за этой девкой.

Моника допила бербон. Что ж, ей-то не остается ничего другого, как снова ложиться в постель. Но сначала она примет душ, чтобы смыть с тела пот. А потом ляжет. Но не в ту постель, где они ублажали друг друга этой ночью. Она ляжет в спальне для гостей. Одна. Опять одна.

— Гребаный Джонас Корд! — воскликнула Моника, стоя под душем и смывая с ног его сперму. — Гребаный Джонас Корд, — повторила она уже для собственного удовольствия.

Вытерлась насухо, прошла в спальню. К черту его образ жизни. К черту его самого. Она не должна жить так, как живет он. Не обязана. Это игра для двоих. Моника посмотрела на часы, решила, что звонить в Нью-Йорк рановато. Зачем будить Алекса? Она позвонит ему позже. Ей-Богу, это игра для двоих.

— Будь ты проклят, Джонас Корд! Тебя ждет большой сюрприз. Тебе принесут еще одну повестку. В суд. Моника решила вновь развестись с тобой!

Невада Смит проснулся. Да и как можно спать, когда над домом гудит самолет. Самолет… гудит?.. Господи! Должно быть, это Джонас, решил он. Кто еще мог кружить ночью над его домом?