Фрэнсис Шервуд - Ночь печали

— Izquierda, derecha! Izquierda, derecha! — хором скандировали войска. — Левой, правой! Левой, правой! Левой, правой! Торопись, Франсиско! — кричали они. — Торопись, Франсиско!

Хотя уже начался сезон дождей, день выдался погожий. Город со всех сторон окружали ухоженные маисовые поля. Почва в этой местности была сухой, а погода зачастую холодной, потому жителям Семпоалы приходилось затрачивать много усилий и мастерства, чтобы вырастить урожай. Деревья и высокие кусты пестрели листьями и цветами разного размера. Неподалеку от городской площади, которую индейцы называли «цокало», воздух пах цветами, в изобилии произраставшими здесь. Брат Франсиско был в восторге. На Кубу его прислали из испанского монастыря, расположенного на голой равнине. Пол в этом монастыре имел цвет черепицы, а стены — цвет песка, всех оттенков бежевого, и даже Христос в часовне был бледен, как слоновая кость, а раны его были коричневыми, цвета запекшейся крови. Франсиско не привык к такому богатству оттенков зеленого, загадочной глубине красного и яркости пурпурного, столь прекрасной, будто сам Святой Дух снизошел на него, к голубизне, прозрачной как слеза. Цветы, напоминавшие трубы, и колокольчики с лепестками, не прилегавшими друг к другу, но раскрытыми, как протянутые руки, цветы с ворсистыми желтыми сердцевинами, нежные переплетения ветвей, побегов и зарослей — все это радовало взгляд. А в тени пестрели розовые космеи и голубые люпины, покачиваясь на ветру, словно это игривые дети махали ему руками. Алые цветы сальвии и циннии пробивали кожу земли, чтобы поприветствовать солнце.

Почему же он, Франсиско, скромный монах, оказался столь благословен, что ему посчастливилось увидеть мир, подобный этому? Повсюду чувствовались прикосновение длани Господней и Его нежное дыхание. От такой красоты Франсиско даже чувствовал боль, и он понял, что до сих пор в этом путешествии защищался от всего, что было ему незнакомо, пытаясь отмежеваться от всего нового. Теперь же он сдался и, испытывая глубокую благодарность, признал весь мир своим домом, где не было ничего чуждого, нечего было бояться.

Но ему следовало также помнить о том, что лишь Бог был совершенен, ведь когда они вошли в город, Франсиско увидел в центре цокало храм жителей Семпоалы, построенный в форме пирамиды. У подножия храма валялись горы человеческих голов на разных стадиях разложения. Это гордое сооружение напомнило смиренному монаху о незадачливой судьбе Вавилонской башни, пирамидах, служивших гробницами египетским фараонам, стенах Иерихона и даже, осмелился подумать он, о соборах с высокими колоннами, горгульями, карнизами, нефами и башнями — дерзком подражании силе Божией.

— Франсиско, — окликнул его отец Ольмедо. — Не отставай.

— Замечтался, — бросил Ботелло.

Иногда Франсиско называл предсказателя «сеньор дьявол», но он знал, что они оба, христианин и язычник, родственные души. У Франсиско была небольшая книжица, на листах которой он делал наброски новых для него растений и животных. А еще он пытался расспрашивать рабынь о том, как называются предметы на их языке, предметы их мира. Иногда Ботелло брал листок, пробовал его на вкус кончиком языка, а затем растирал пальцами, вдыхая аромат. Он искал растения, вызывающие галлюцинации, видения, возбуждение и экстаз. Он хотел найти бутоны радости, семена счастья, грибы блаженства, которые ацтеки называли плотью богов. Франсиско тоже восхищал мир природы, но он жаждал более простых удовольствий, он хотел классифицировать, сравнивать, сопоставлять, объяснять. Иногда он казался себе вторым Адамом, дарящим имена растениям и животным нового Эдема и несущим слово Божьей милости людям.

— Франсиско, брат мой, — мягко сказал Ботелло, обнимая друга за плечи. — Ты должен торопиться. Кортес не станет ждать тебя. Им правит власть часов и суетность каждого дня. Он хочет внести свое имя в книгу истории.

— Ты видел те головы на ступенях, Ботелло?

— Да, видел, mi amigo. Держи свои мысли при себе и делай вид, будто тебя ничто не удивляет.

Не только переплетения цветов и высокие деревья сапоте приветствовали их, когда конкистадоры вошли в город. Маленькие короткошерстные собачки махали хвостами и прыгали, вне себя от радости. Навстречу конкистадорам вышла толпа женщин и детей, тепло приветствовавших их, а вокруг мягко шуршали звуки нежного языка науатль, где «с» сливалось с «ш», а «о» звучало протяжно, и лишь резкое «и» скользило по безмятежности вод речи. Индейцы не боялись лошадей, скорее животные приводили их в восторг, как и перезвон колокольчиков на лошадиных шеях. Великолепие испанцев вызывало у жителей Семпоалы благоговение.

— Нуньес, который час?

— Уже вечер, сеньор Кортес. — Даже Нуньеса очаровала непорочность этого народа и места, и потому сейчас он не хотел никакой точности.

— Стоять! — крикнул Кортес.

— Стоять! — пронеслось по рядам войска.

Испанцы ждали на городской площади прибытия касика и старейшин Семпоалы. Вскоре послышались резкие звуки костяных и деревянных свистков, предваривших величественное появление группы аристократов. Из-за белых хлопковых накидок, скрепленных на плечах, набедренных повязок, напоминавших короткие тоги, и сандалий они показались Франсиско похожими на древнеримских философов. Исла обратил внимание на то, что их губы над основанием зубов были проколоты штырями. Ему они показались похожими на шакалов. Альварадо удивили их прически: будто они надели на головы перевернутые миски, покрытые черной краской. «Словно рыцари короля Артура», — шепнул Аду Куинтаваль. Аду же подумал, что их волосы похожи на черепах, усевшихся им прямо на голову, а еще они похожи на хижины племени гауза, живущего на реке Нигер. Кортеса заинтересовали их золотые серьги, настолько тяжелые, что они оттягивали мочки ушей к плечам. Один из аристократов что-то сказал, и вперед вышли слуги, несшие горшки с благовониями, подвешенные на веревках, и стали раскачивать эти горшки перед испанцами, словно служа рождественскую мессу. Затем четверо носильщиков внесли полотняный гамак, в котором лежал касик. Касик был настолько огромен, что не мог ходить. Франсиско заметил, что этот человек даже толще его. Чтобы встать на ноги, вождю пришлось прибегнуть к помощи нескольких силачей, вытащивших его из гамака. Агильяр, ставший их переводчиком, снял свой бархатный берет с пером и церемонно поклонился до земли, красиво согнув ноги.

— Да, Агильяр уже явно не тот заблудившийся полуголый беглец, которого мы нашли на побережье, — шепнул Аду Куинтаваль. — Выглядит он по-дурацки, смехотворно, как шут. Голым он мне нравился больше.

Аду был с ним согласен. Он не понимал, почему испанцы одевались подобным образом на такой жаре. А самым отвратительным в полном боевом облачении Аду считал деревянный гульфик, который ему приходилось надевать на член, так что тот казался больше. Простая набедренная повязка намного удобнее, хотя она и не защитила бы его в бою.