Елена Богатырева - Обреченная на счастье

— А Климу понравилось бы? — бросил он через плечо, потому что уже надевал кроссовки, собираясь выдворить меня из своей жизни раз и навсегда.

То есть он не понял, какого мужества мне стоила последняя фраза. Может быть, есть женщины, которым сказать такое — все равно что высморкаться. Но я никогда больше не повторю этого грандиозного прыжка в космическую прорубь. Мне было стыдно теперь за свое признание, стыдно до слез. И как только я подумала об этом, в горле запершило, и слезы стали постепенно подкрадываться к уголкам глаз. Когда одна из них все-таки скатилась и повисла у меня на носу, он обернулся, то ли почувствовав увеличение влажности, то ли получив какой-то другой сигнал космического происхождения, и уставился прямо на нее.

— Ну, Серафима, не стоит все так…

И не договорил. Слезы закапали из моих глаз на линолеум в коридоре часто-часто. Я сама еще не поняла толком, что происходит, поэтому внимательно вместе с Федором наблюдала, как на полу образуется маленькая лужица.

Душа моя словно оказалась взаперти где-то в маленькой комнатке и тут же, страдая клаустрофобией, стала молотить в стены в поисках выхода. Она подняла там внутри такой визг и вой, который может устроить только девчонка-первоклассница, запертая сорванцами-сверстниками в чулане с крысами. Сейчас Федор откроет дверь, и вместе с черной как смоль ночью на меня навалятся злые духи — Клима, Верки, Светланы. Они схватят меня цепкими руками и поволокут в свой мир, из которого я вырвалась ошибкой. «Да как ты посмела? Тебе здесь не место!» — плыли в голове обрывки фраз. В общем, когда я спохватилась, то оказалось, что я, всхлипывая по десять раз кряду каждую секунду, сижу в комнате, в кресле, а Федор, примостившись на полу у моих ног, подталкивает стакан с водой, который я бессмысленно держу в руках, к моему рту.

«Я не хочу! Не хочу!» — твердила я, пока не почувствовала, что слезы принесли неимоверное облегчение и даже томную усладу моему сердцу и что никто не заставляет меня делать то, чего я не хочу, никто меня давно не гонит из этого теплого дома, а только настойчиво уговаривает «выпить водички» и не тереть лицо руками, чтобы не распухло завтра.

«Верю, верю!» — говорил теперь Федор на каждое мое «не хочу», а я, все еще жалобно всхлипывая, кивала ему головой.

— А о чем же ты раньше думала, Серафима? Когда он за тобой ухаживал, когда ты с ним целовалась, когда…

— Да я с ним и не целовалась ни разу! — прикрикнула я на него, чтобы он не вздумал продолжать свои «когда».

— Ты меня совсем за идиота держишь? — Он нахмурился.

Но он был настоящим весельчаком, этот Федор, в любой ситуации, всегда, поэтому тут же развеселился и, хлопнув себя рукой по лбу, поставил мне диагноз:

— Я понял, кажется. Есть такое заболевание, когда человек, сам того не желая, врет всем подряд. Серафима, ты больна.

— Да правду я говорю! — возмущению моему не было предела.

— Помню, помню я твою правду. Ты говорила, что замуж не хочешь. Потом вытянулась по стойке «смирно» перед трубкой, говорящей голосом твоего жениха, и объявила меня своим братом. Да, кстати, ты ведь еще обманула его по поводу места своей работы. И назначила свидание завтра в шесть, хотя моя секретарша должна работать до семи. Серафима, ты авантюристка, — говорил он, окончательно развеселившись, — как же я сразу не догадался!

Федор от души хохотал и бил в ладоши, но, похоже, был весьма далек от мысли поднять меня из кресла и повернуть лицом к входной двери.

— Ты мне не веришь? — от удивления я перестала всхлипывать.

— Нет. Еще скажи, что вы с ним встречались в Публичной библиотеке.

— Почему в библиотеке? Он меня по ресторанам возил, в театры, в ночной клуб один раз.

— И ни разу не напросился на чашечку кофе потом, да? И ни разу не привел домой показать коллекцию марок?

— У него нет коллекции марок, — глупо сказала я. — И ко мне он ни разу не заходил!

— Несмотря на то, что ты живешь, как я понял, одна?

— Да.

— А жениться при всем при этом хотел, да?

— Да.

— Тогда я ничего не понимаю. — Федор задумался. — Может, он больной?

— Да нет. Он такой здоровый. — Я обвела руками вокруг себя. — Здоровенный даже. И крепкий, как стаффорд.

— Кто это?

— Американский стаффордширский терьер, — объяснила я.

— Ну да, мы же специалисты по животным, — продолжал он о чем-то размышлять. — Почему ты сказала ему, что я твой брат?

— Со страху.

— Но у вас ведь с ним ничего не было?

— Ну почему, было.

— Снова здорово! Так было или не было?

— А что ты имеешь в виду?

— А ты что?

— Ну ведь он мне предложение сделал. Значит, я должна…

— Ничего это не значит. Получается, я уже должен был бы быть женат на своей секретарше, если ей так захотелось. Так чего ты испугалась?

— Во-первых, что он будет кричать, ругаться. А во-вторых, что приедет сюда и заберет меня к себе.

— Как это заберет? Ты ведь не хочешь, если мне не изменяет память? Ты же не вещь.

— Он так просто не уедет, — сообщила я. — Он тут все разгромит.

— Откуда ты знаешь?

— Чувствую. Тон у него такой… злой. — Я никак не могла найти подходящего слова. — Или нет, угрожающий.

— Ну что же, Серафима, давай по порядку. Обо всех своих несчастьях ты мне уже рассказала, давай теперь рассказывай еще об одном — Климе.

И я стала рассказывать. История была довольно короткая, потому что состояла только из нашего знакомства и однообразных скитаний по ресторанам. Каждый наш «выезд» был похож на другой, поэтому описывать их не имело смысла.

Познакомились мы в клинике, куда он привел на вакцинацию малюсенькую болоночку, брезгливо держа ее в вытянутой руке. В тот день у нас было много операций, и мы дежурили вместе с Веркой. Она, разглядев «ауди» под окном, выбежала навстречу, выхватила у Клима болонку и начала сюсюкать с ней, как с родной дочерью. То есть с родной дочерью она, конечно, так никогда не сюсюкала. И вообще теперь делала вид, что ни детей, ни мужа у нее нет и в помине. Я сидела тихонько в кабинете и сквозь жалюзи, попивая чай после сложной двухчасовой операции, наблюдала, как Верка облапошивает очередного приглянувшегося ей мужика.

А Верка, надо сказать, была в ударе. Посюсюкав с собачкой, а это всегда наполовину покоряло клиента, она вспомнила о своем великосветском происхождении и, аккуратно снимая с халата собачью шерсть, завела с посетителем изысканную беседу о судьбе и недавней гибели принцессы Дианы, которая была в то время, по ее словам, «у всех на устах». Очевидно, имелись в виду уста таких светских особ, как сама Верка, потому что, например, у моего соседа дяди Пети как был на устах один только мат, так и остался, несмотря на гибель такой замечательной принцессы. Вот сейчас, исходя из опыта моих наблюдений за тотальным Веркиным охмурением, последует сладенькая такая улыбочка, и он предложит ей встретиться и переговорить об английской династии где-нибудь в другом месте. Верка уже распахнула свой халатик, сославшись на духоту, и выставила вперед все, что носила в декольте.