Наталья Калинина - Не жди моих слез

Женя, Женечка, а вдруг твои рецепты не сработают? Тогда ведь я никогда в жизни не сумею простить себе это мерзостное состояние легко обманываемой жены. Тогда я…

Чищу картошку, лук. Теперь можно не бояться слез. Ничего, она ответит мне за них, ответит. Мало ей славы, поклонников. А я-то, дура, поначалу чуть ли не за честь посчитала, что эта госпожа писательница, «молодая и жутко талантливая», как он бесстыдно выразился, сподобилась посетить наш ничем не примечательный дом.

…Он почти ничего не ест — наверняка в ресторане были. Мы с ним тоже ходили по ресторанам — это когда наш брак еще был под большим вопросом. Он там барабанил пальцами по скатерти и смертельно скучал. С ней-то ему весело: соригинальничает, привычное на изнанку вывернет. Мужчинам это очень нравится. Вот возьму сейчас и спрошу: тебе с ней очень весело?

— Я сегодня встретил Киру, — как бы между прочим говорит он. — Прошлись по бульвару, выпили кофе. Она уезжает в командировку. Просила передать тебе привет. Представляешь, ее дочка заболела инфекционной желтухой, но она не может отложить поездку.

«Бог покарал. За меня, — злорадствую в душе я. — Ребенок, конечно, ни при чем…»

— Между прочим, Кира очень честный и порядочный человек, каких теперь не много, — говорит он, тщательно размешивая пустой чай.

Я начинаю сомневаться: может, я все напридумала? Или же его слова — двойной камуфляж?

Наверное, я гляжу на него уж слишком испытующе, потому что он вдруг спрашивает:

— А ты случайно не ревнуешь меня к Кире?

И улыбается — довольно, самонадеянно. И искренно в то же время.

Я тоже улыбаюсь. Мне, между прочим, улыбка идет. А ее старит. Хоть она и улыбается направо и налево.

— Я видела вас сегодня, — не выдерживаю я. — Скажи Кире, она катастрофически похудела. Прямо узница концлагеря.

Он не краснеет, а только щурится. Я не свожу с него глаз: жесты спокойны, естественны, правда, взгляд устремлен в полупустую чашку.

— Почему же ты…

— Не хотела вам мешать, — делаю я очередной прокол. — Вам было очень хорошо вдвоем. Третий в таком случае бывает лишним.

Какие избитые фразы — прямо с телеэкрана. Что поделаешь: последнее время смотрю почти все сериалы, чтобы хоть как-то скрасить однообразную серость бытия.

— Мы… я так и думал.

Он нервно барабанит пальцами по скатерти и смотрит куда-то в сторону.

— Вы обсуждали меня с ней?

Я сказала это на той высокой ноте, с которой начинаются семейные сцены. Сцены — не в мою пользу.

Я хватаюсь за щеку, делаю мученическое лицо.

— Что, зуб? — примирительным тоном спрашивает он.

По крайней мере помнит, что у меня болит. Или же наоборот — не помнит?..

Шатаясь, я пробираюсь к шкафчику над холодильником, где хранятся лекарства. Капаю в стопку мимо (это нарочно), лью через край воду из чайника. Слышу его вздох, спиной чувствую. Нет, не жалость — раздражение.

Раз так…

— Мариша говорит, эта твоя писательница строит из себя Маргарет Митчелл харьковской губернии…

— Может, не будем делать действующими лицами наших семейных сцен собственных детей?

— Она все видит. Ты хоть раз подумал о том, что твоя дочь — невеста? У нас с тобой скоро внуки будут, а ты…

Я срываюсь на визг. Я сама себе отвратительна, но ничего поделать не могу: джинну тесно в бутылке, куда его насильно запихнули, он бьется об ее стенки. Если джинн вдруг вырвется наружу…

Как бы я ни ненавидела мужа в данный момент, я любыми средствами хочу сохранить семью, ибо не принадлежу к числу излишне эмансипированных дам.

Он поднимается из-за стола со своим презрительным «так-так», идет к телефону. Ну вот, добилась своего: считай, сама спровадила к ней на ночь глядя.

— Коленька, если ты меня хоть немного любишь… — слышу словно издалека свой жалобный голос.

Пустой взгляд не на меня, а всего лишь в мою сторону. Но к телефону не идет. Надевает куртку, закуривает сигарету и громко хлопает дверью.

Я мечусь по квартире, снова лезу в шкафчик с лекарствами. Сейчас ему, им всем назло наглотаюсь таблеток, оставлю обвинительную, нет, лучше всепрощающую записку… Мариша уже большая, к тому же у Мариши две бабки. Не видать, не видать этим поблудам счастья!..

— Светик, это ты? — слышу в трубке Женин голос. — Я сейчас примчусь к тебе, хорошо? Сию минуту. Умоляю, никуда не уходи…

Мы выплескиваемся по очереди. Женя случайно наткнулась в столе у своего Славки на французские духи.

— Представляешь, как раз в день моего рождения. А сам всего какой-то час назад сказал: подарок за мной. — Женя, интеллигентка, даже можно сказать, рафинированная, ругается, как последний водопроводчик. — Я ему в глаза: развод, и никаких оливковых ветвей. А он засмеялся, засвистел этот паскудный мотивчик из «Мужчины и женщины» и был таков. А ведь это я, я привела эту стервозу в дом, английским с ее сыном занималась, жалела ее… Светик, хоть ты мне скажи: куда катится наш мир?

Что тут сказать? Сегодня нам обеим кажется, что он катится в бездну. Уж коль семьи рушатся…

Вот тебе и Женя с ее рецептами.

Мы засыпаем чуть ли не в обнимку, наглотавшись всевозможных транквилизаторов. Но до этого вырабатываем совместную программу действий под условным названием: «Кармен будет побеждена».

С утра за кофе мы уже более-менее спокойны — все ведь в наших руках, а уж тем более собственные мужья, верно? Мы перебираем в памяти произведения искусства всех времен и народов, воспевающие свободную любовь. И как воспевающие. Мы ужасаемся их количеству. Взять ту же оперу «Кармен» Бизе — Микаэла, чистая, верная, осталась в итоге в дурочках. Та же участь постигла и Наталью из «Тихого Дона». Мы вовсе не в претензии к создателям этих образов, мы лишь возмущаемся действительностью, которую они до слез правдиво запечатлели.

— Любовь под запретом всегда слаще любви узаконенной, — рассуждает Женя. — Соединись Григорий с Аксиньей брачными узами — вот и конец их любви. Нет, кто вечно рядом, как стол или диван…

— Дофилософствовалась. Молчи лучше, — взмолилась я. — Сама ты венский стул.

— Тебе хорошо — твоя соперница, по крайней мере, человек из мира искусства. Моя же — заурядный бухгалтер-экономист, — травит свою и без того растравленную душу Женя. — С отдельной квартирой. Великолепными кулинарными способностями, помноженными на страстную жажду сотворить некое подобие семейного счастья. Я сама подыскивала ей жениха под Славкин мефистофельский хохот.

— Все нынче замуж хотят, с ума просто посходили. Это что: закон жизни или каприз времени?

— Мода, — изрекает Женя. — На замужних. Ведь даже роман с замужней женщиной ничем, как правило, не чреват. Да и сам замужний статус украшает, возвышает, облагораживает. Хотя бы в собственных глазах.