Барбара Делински - Наслаждение и боль

— Да, это верно, но иногда… знаете, иной раз ведь и самому хочется что-то сказать.

— Например?

Он поднял на нее несчастные глаза:

— Ну, рассказать о всяких заморочках, знаете ли. Мало ли что бывает… в школе, например. Или дома. Да даже на бейсболе.

— На бейсболе? А мне всегда казалось, ты любишь бейсбол. — Интересно, подумала Аманда. Кажется, он только что вернулся с тренировки. Наверняка ему там здорово досталось.

— Нравится… но мне нравится играть в бейсбол, а я не играю. Просто сижу на скамейке запасных, и все. Вы хоть представляете себе, каково это? Когда все вокруг таращатся на тебя? И твои собственные родители, между прочим, тоже? Для чего они вообще приходят на игру? Сидели бы дома, что ли… То есть я хочу сказать, что моя мать просто не вылезает из школы. И Джули обожает школу, но что она знает о ней? Ей ведь только шесть.

— Ну, твоя мама делает для школы очень много, — вступилась Аманда.

— А знаете, как порой это бесит?

— Вообще говоря, нет, — покачала головой Аманда, мысленно прикидывая в уме риск, на который она шла. — Дело в том, понимаешь ли, что мои собственные родители были так заняты работой и собой, что на меня и на школу, где я училась, у них попросту не оставалось ни времени, ни сил.

Джорди дернул плечом:

— А мои только ругаются с утра до вечера. Думают, мы не слышим.

С губ Аманды сорвалось неодобрительное фырканье, но она нашла в себе силы промолчать. Воспользовавшись ее молчанием, чтобы собраться с мыслями, Джорди снова заговорил. Правда, теперь его мысли приняли другое направление, но было ясно, что то, о чем он собирается рассказать ей, не дает ему покоя.

— Да даже если и не слышим, разве ж по их виду не заметно, что они ссорятся? — буркнул он. — Мама теперь почти никогда не улыбается. Не придумывает всякие веселые розыгрыши, приколы, как делала это раньше. Вроде зашитых наглухо рукавов и все такое… — Он тоскливо вздохнул и тут же спохватился: — То есть не то чтобы мне сейчас это было так уж сильно нужно… я уже слишком большой для таких шуточек… а вот Джули и близнецы — другое дело. Раньше знаете как бывало? Позови ты в дом хоть двадцать человек разом — и ничего! Найдется и попкорн, и пицца, и через пять минут все уже сидят перед телевизором. Раньше я даже не злился, когда вся эта малышня путалась под ногами у меня самого и моих приятелей, потому что они все как бы тоже были частью всего этого… вы понимаете?

Оживление вдруг разом пропало, сменившись угрюмым молчанием, а затем — злостью.

— А сейчас что? Раз в день сунет голову в мою комнату, чтобы задать очередной идиотский вопрос. И все!

— Твою мать! Вот дерьмо! — протянул высокий гнусавый голос.

Бросив неодобрительный взгляд в сторону сидевшего в клетке пронзительно зеленого попугая — он был настолько яркий, что здорово смахивал на неоновую рекламу, — Аманда нахмурилась.

— Замолчи, Мэдди, — велела она.

Джорди обернулся и тоже посмотрел на птицу.

— Господи, она же вечно орет одно и то же! Как вам вообще разрешили держать ее у себя?

— Ну, положим, она не такая уж дура и прекрасно знает, при ком можно ругаться. При тебе она особо не стесняется. А вот если появится мистер Эдлин или кто-то из учителей, то будет сидеть тише воды, ниже травы. Короче, вести себя так, как положено благовоспитанному попугаю.

Как и шахматные фигурки, Мэдди тоже была отведена роль «ледокола». Иные ребята чуть ли не месяц подряд бегали к ней, чтобы побаловать Мэдди печеньем или крекерами. И только после этого набирались храбрости, чтобы обсудить свои проблемы с Амандой.

— Она, в общем-то, не такая уж плохая. — Аманда кивнула в сторону птичьей клетки.

— Я тебя люблю, — кокетливо проворковала Мэдди.

— А кувыркаться она умеет? — поинтересовался Джорди. — Или нет? Значит, вы считаете, она хорошая? Или, может, все-таки плохая?

— Нет, Мэдди хорошая. Точно, хорошая. Хорошие птицы тоже, бывает, ругаются дурными словами, когда расстроены или кто-то их обидит. Видишь ли, Мэдди выучилась ругаться у кого-то из прежних хозяев, который наказывал ее одежной щеткой. А уже после этого она попала ко мне. И мне пришлось смириться с этим. Мэдди злится, а когда она злится, то ругается. И она переживает, когда видит, что кто-то из тех, кто приходит сюда, расстроен. Вот как ты — из-за бейсбола.

— Но я ведь говорил не о бейсболе, когда она принялась ругаться, — возразил Джорди.

Да, конечно, — он говорил о своей матери. Естественно, он говорил о ней. Именно поэтому, внезапно смутившись, Джорди вскочил, засуетился, старательно избегая смотреть на Аманду, потом вскинул на плечо рюкзак, буркнул что-то и пулей вылетел в коридор.

Да, Джорди явно нуждается в советах психолога, но это непременно должен быть кто-то посторонний, незнакомый с его семьей. Но, чтобы отвести его к психологу, нужно, чтобы кто-то из его родителей — один из них или оба — проявил инициативу. А никто из них, похоже, даже не думал об этом. Пришлось Аманде самой взяться за дело, и начала она с того, что придумала предлог, чтобы снова заманить его к себе. Жаль, конечно, что он убежал. Но она еще не успела даже слова сказать, как он уже вылетел за дверь и, громко топая, промчался по гулкому коридору, унося с собой свою тоску и боль.

«Подожди! — хотелось крикнуть ей ему вслед. — Давай поговорим об этом, только ты и я, хорошо? Обсудим других родителей, которые тоже ругаются между собой, как твои, а потом ты расскажешь мне, что ты чувствуешь при этом. Расскажешь, чем ты занят на самом деле, когда все вокруг считают, что ты корпишь над уроками. Мы будем говорить, сколько ты захочешь. Я совершенно свободна. Я никуда не спешу. Мне никуда не нужно идти. Все, что мне нужно, — это помочь тебе решить твои проблемы. Мне действительно это нужно — чтобы не думать о своих».

Но Джорди уже исчез — как исчезают все они, чуть только прозвенит звонок с урока. Взгляд Аманды вернулся к письменному столу, на котором в простой синевато-серой рамке стояла фотография Грэхема. Он улыбался ей своей до боли знакомой широкой улыбкой, и белые зубы ослепительно сверкали на фоне его бороды. Его лицо было одним из тех, которые невольно притягивают к себе женский взгляд. Аманда давно уже заметила, как на него поглядывают ее коллеги. Впрочем, фотография Грэхема также была одним из ее «ледоколов».

Надо было все-таки позвонить ему. Наверняка он давно уже ждет ее звонка. Но Аманда ничего еще пока не знала точно. И возможно, долго еще не узнает. Ей давно уже казалось, что если что-то еще и связывает их с Грэхемом, так только их отчаянное желание иметь ребенка. Эта мысль камнем лежала у нее на сердце, не давая вздохнуть полной грудью. О нет, у нее и в мыслях не было упрекать в чем-то Грэхема. Он-то как раз сделал все, что мог, бедняга. Во всем виновато ее тело. Конечно, Грэхем никогда ни словом, ни взглядом не позволил себе винить ее. Впрочем, ему и не нужно было это делать — Аманда и так чувствовала сжигавшее его нетерпение.