Мила Бояджиева - Бегущая в зеркалах

- У меня такое ощущение, что пора умирать - уж больно все хорошо складывается. Даже страшно, - прижалась к мужу Алиса. - Да нет, Лиза, теперь умирать некогда - полно забот: надо срочно строить теплицу и... и жить! - голос Остапа дрогнул. Он умолк, чувствуя как захватило дух от восторга: зимнее, ярко синее небо, встрепенувшаяся под яркими лучами Флоренция и Алиса, сидящая среди цветов в золотом ореоле рассыпанных по-утреннему роскошных волос...

В конце зимы умерла Александра Сергеевна. Быстро и страшно, не успев причаститься и проститься с близкими. Инсульт - левая щека быстро почернела. Прибывшая по срочному вызову матери Алиса не узнавала бабушку. Смотрела на чуждое сухонькое тело в гробу и невзначай оглядывалась, ища ее взглядом среди живых - легкую, светлую, радостную. Старинная подруга бабушки Полина Дюваль промелькнула в кладбищенских аллеях на сверкающем инвалидном кресле. Фамильное захоронение Грави, имеющее уже с дюжину солидных могильных плит, приняло новую гостью.

- Уже, наверное, встретилась там с Алексом и Сашенькой Зуевым, да и мой отец, неведомо где почивший, заждался, - прошептала дочери Елизавета Григорьевна.

- Когда у меня спрашивали про родных, я всегда думал об Александре Сергеевне. Больше у меня родни на этом свете не было. Давно, уже очень давно, - Остап тяжело пережил эту потерю, утратив какой-то огонек, неизменно освещавший его, будто сразу повзрослел и отяжелел. Присматриваясь к мужу, одержимому не свойственной ему, непробиваемой серьезностью, Алиса поняла - здесь не только печаль, а глубокая, хорошо скрытая тревога.

Он стал часто отлучаться, пропадал по несколько дней и на вопросы Алисы отмалчивался. Она не могла уснуть, проводив мужа, просиживала ночи у очага на кухне, в котором было что-то уютное, сказочное, деревенское в отличие от парадных каминов, скучающих в комнатах. Алиса неотрывно смотрела в огонь, выискивая в его танце загадочные иероглифы. Время останавливалось, мысли растекались, тихо позвякивали спицы в руках Доры, склонившейся над очередным носком.

- И кому во Флоренции нужны теплые носки, старушка моя милая? Ну вылитая Арина Родионовна... - бормотала в полусне Алисы.

- Для больных твоих, хворых-убогих стараюсь. Знаю, как у стариков ноги зябнут, - возразила Дора. - Да и шерсти не пропадать же - вон целый мешок, брат со своих ангорцев настриг... В Каталонии у нас луга! Нету нигде больше таких - пышные, сочные. Оттого и шерсть вон какая пухлявая.

- Да тут у тебя - хоть на ярмарке торговать. Дай-ка мне вон те, длинные, - Алиса натянула носки. - Смотри, действительно, мягко! - А эти для кого связала, крохотные?

- Как для кого? Для ребенка вашего. Будет скоро - мне гадалка слепая сказала, - проворчала Дора, знавшая, что затронула болезненную тему. - И не спорь! Молода еще со старухами спорить.

Алиса поперхнулась невысказанной болью, молча встала и ушла к себе...

Остап прибыл неожиданно, поздно ночью и сразу позвал:

- Лиза, Лиза, смотри, кто здесь у меня! - он осторожно вытаскивал с заднего сиденья большой сверток, завернутый в плед. Женщины застыли у порога, радостно завизжал, запрыгал, пытаясь достать ношу хозяина, проснувшийся Том.

- Да иди же сюда, жена! Приготовьте постель, Дора, и уберите собаку. Она может испугать нашу дочь!

В спальне горела оранжевая лампа, небрежно рассеивая тот особенный свет, который умел зажигал на своих полотнах Рембрандт. Большая затемненная комната, люди, застывшие в полумраке над кроватью - а в центре - в светящемся венце, падающем из-под абажура - спящий ребенок. Девочка, с нежным профилем камеи на подпирающей щеку ладошке и кольцами черных волос, разметанных по атласу.

- Пресвятая Богородица, дева Мария! - перекрестилась Дора, быстро шепча молитву. - Вот чудеса-то! Уже, наверное, годочка три. Вылитая мать, а волосы - отцовские!

Уведя Алису в гостиную, Остап смотрел на нее так, будто только что завоевал полмира и бросил эту тяжкую ношу к ногам жены.

- Ну вот, Лизанька, теперь у нас и вправду - семья! - тряс Остап за плечи обомлевшую Алису. - А это ее документы.

Остап развернул свидетельство о рождении Антонии Браун, рожденной 12 марта 1971 года, в Лос-Анжелесе. Отец - Остин Браун, мать - Алиса Браун, урожденная Грави.

- Боже! Март в Лос-Анжелесе? Где были мы в этот день?.. Да объясни же, Остап! - Алиса чуть не плакала, губы дрожали, пальцы, вцепившиеся в его рукав, побелели от напряжения.

Остап полез во внутренний карман и протянул ей томик Библии в кожаном переплете с серебряными застежками:

- Это та самая, бабушкина, помнишь? На Рождество она подарила ее гостю - твоему юному доктору.

Алиса открыла первую страницу.

"Апрель 1974. От Йохима-Готтлиба Динстлера - Тебе" - прочитала она косую лиловую надпись и огненные буквы, плясавшие ногами в огне очага, как части рассыпавшейся шарады, торопливо и ладно собрались в слова, а слова объяснили ей все. Когда Остап подошел к жене и, взяв за руки, бережно усадил на диван, чтобы начать рассказ, она остановила его:

- Не надо, милый, потом, потом. Я уже все поняла. - Алиса посмотрела странно, бездонными крыжовенными глазами, в которых светло и торжественно улыбалась тайна.

***

В самом начале лета 1978, когда к завтраку на террасе была подана собственная клубника, Остап решительно объявил:

- Собирайтесь, девочки, через неделю едем на Остров!

- Наконец-то! - обрадовалась Антония. - А то всю жизнь - одни обещания: Остров да Остров! Даже Том там был, а мне не показывают. Я ведь молодец, правда, мама - Фрау Линда мной очень довольна.

Девочка свободно болтала по-русски и по-итальянски,

перестав путать языки уже лет с пяти, а вот немецким занималась всерьез - грамматикой и письмом.

Алиса прикрыла скатертью вечно торчащий из-под стола собачий нос и серьезно посмотрела на мужа.

- Что-то случилось, млый?

- Нам всем пора подвести итоги.

12

- "Нам всем пора подвести итоги," - сказал я тогда Алисе и вот мы здесь, - трубка Остина давно погасла, над притихшими людьми, над затаившейся гладью моря и мерцающей полосой Ривьеры распахнулся звездно-бархатный купол.

- Наверное, я редко смотрю вверх, а все больше под ноги, чтобы не свалиться или не раздавить какую-нибудь мелкоту. И никак не могу привыкнуть к этой огромности. - Остин облокотился на перила, подставив лицо бледному свету. - Тайна бытия

- дневная абстракция, влекущая ученые умы, становится в такую ночь твоей личной, насущной реальностью, подступающей вплотную... "Кто я?" "Зачем я?" - эти вопросы донимают, навер

ное, даже какого-нибудь работягу, очнувшегося под забором после веселой гулянки. Если, конечно, ему посчастливилось продрать глаза на деревенской околице, в звездную полночь, да еще - лежа на спине... А те, кто полюбопытнее, заглядывают в бездну сами, напрашиваясь на диалог с мирозданием, историей, судьбой... Вот послушайте: