Ребекка Кристиансен - Однажды в Париже

Я включаю телевизор и сажусь рядом с братом. Телевизор работает на большой громкости, но это все равно не помогает разбудить Леви. Я смотрю утреннее ток-шоу, потом новости, а ближе к одиннадцати я пишу Гейблу:

Мой брат отказывается просыпаться.

Он пойдет с нами?

Ну нет. И, вероятнее всего, он бы не захотел, и если бы пошел с нами, то он был бы несчастным все это время.

Мы можем пойти без него, а потом ты вернешься к нему на ланч, — пишет мне Гейбл.

На меня накатывает волна облегчения. Да, это звучит идеально. Пойти немного прогуляться и вернуться вовремя к ланчу. Я хватаю блокнот и ручку из отеля и пишу Леви записку: вышла немного прогуляться, вернусь к 2 – Кейра.

Отлично, пошли, — пишу я Гейблу. — Где мы встретимся?

Садись на метро до Площади Денфер-Рошро.

Площадь Данфер звучит одинаково с площадью Д’анфер, площадь Ада. В метро я гуглю про нее и узнаю, что раньше эту площадь называли чем-то вроде «Барьер Ада», а Виктор Гюго однажды даже написал про нее. Площадь была переименована в честь военного генерала, фамилия которого была Данфер-Рошро. Удобно.

Французы определенно знают, как сделать что-то зрелищное из простого перекрестка. На площади Данфер-Рошро я насчитываю восемь, как мне кажется, отдельных дорог, которые, сходясь вместе, образуют нечеткие углы и похожи на звездочку. Треугольные здания обращены к центру звезды, где располагается статуя льва. Между улицами находятся маленькие скверики, что придает всей площади ощущение безумной городской напряженности, но к тому же, впечатление неторопливых прогулок по зоопарку.

Гейбл ждет меня, прислонившись к кованому ограждению входа в метро. Он улыбается (как всегда не показывая зубов) при виде меня.

— Доброе утро, — говорю я.

— Хаюшки, чикуля, — отвечает он, а я смеюсь до того, как спрашиваю себя, прикалывается он или на самом деле так говорит. Он все еще улыбается, и расцениваю это как разрешение посмеяться.

— Куда конкретно мы идем? — интересуюсь я, когда Гейбл начинает вести меня вниз по улице.

— Под землю, — отвечает парень. — Парижские катакомбы.

— Катакомбы, — медленно повторяю я. — Что там?

— Не могу сказать тебе. Я тогда все испорчу.

Он ведет меня в почерневшую деревянную лачугу, над дверью которой висит табличка с надписью ПАРИЖСКИЕ КАТАКОМБЫ. Очередь маленькая, поэтому у меня нет много времени, чтобы морально подготовиться.

Я иду под землю.

После того, как Гейбл оплачивает наши два билета, и мы оказываемся внутри, нам показывают вход по бесконечным каменным ступенькам, которые ведут все ниже, ниже и ниже. На надписи, вырезанной прямо в камне, можно прочитать: ОСТАНОВИСЬ! ЗДЕСЬ ВЛАДЕНИЯ СМЕРТИ.

Это владения смерти.

У моего тела появляется новое хобби: неконтролируемо дрожание.

Гейбл прыгает вперед на пару ступенек, как ни в чем не бывало. А вот я застряла наверху.

— Давай, — улыбаясь, подбадривает он. — Ничего страшного!

Я глубоко вздыхаю и спускаюсь на одну ступеньку. Потом на следующую. И мне становится проще, когда я оказываюсь рядом с Гейблом.

Я начинаю приходить в себя, не смотря на спускающуюся-в-темноту штуку, по которой мы продолжаем идти. Мы не одни; впереди и за нами есть еще толпы туристов. Если остальные смогли это сделать, то и я смогу. Правильно?

Мы спускаемся в самый низ, и я уже ни в чем не уверена. Света почти нет, но тот, что льется сверху, освещает замысловатые узоры на стенах, которые я не могу разобрать. Неровный камень? Он кажется старым, очень старым. Он пахнет старостью.

Мы делаем еще пару шагов, и становится ужасно очевидно, что на самом деле освещается. Из чего сделаны эти стены. Кости.

Груды костей.

Груды больших и малых берцовых костей, они лежат таким образом, что я не могу их сосчитать. Толстые слои этих костей вперемешку со слоями черепов.

Я хватаю руку Гейбла и сжимаю ее.

— Ау, Кейра, — вскрикивает он, пытаясь ослабить мою хватку.

Я закрываю глаза не в силах больше смотреть на эти кости. Так непростительно. Мы в комнате, сделанной из останков других людей, и, кажется, что никто больше не окаменел от этого, как я.

— Что это за место? — шепотом спрашиваю я.

— Склеп, — отвечает Гейбл. — Серьезно, Кейра, перестань так сильно сжимать мою руку.

Склеп: место, где хранятся кости. Я знаю это слово, но всегда представляла его себе больше похожим на офис. Останки находятся спрятанные в сумках или ящиках. Я никогда, даже в самых ужасных кошмарах, не думала, что это может означать огромные груды черепов, которые смотрят на тебя своими пустыми глазницами. Кто сделал это с другими людьми? Мой желудок превращается в сверток органов, твердых, как камень.

— В Парижских катакомбах покоятся останки почти шести миллионов человек, — говорит проходящий рядом экскурсовод.

Она продолжает называть битвы и события, откуда поступило большинство умерших, а я просто хочу закрыть уши руками. Это так ужасно думать о том, что были люди, которые ездили по местам сражений, чтобы собрать кости умерших и уложить их здесь. Так это происходило? Или изначально люди были похоронены в одной братской могиле, перемешались все вместе, и поэтому после раскопок было невозможно различить одного от другого и поэтому этот склеп более уважительное место для их захоронения? Я не знаю, что думать, что чувствовать.

Я отпускаю руку Гейбла, когда он хочет провести меня еще в одну комнату, наполненную костями.

— Я не могу, — шепчу я. — Я просто не могу быть здесь внизу прямо сейчас.

В темноте мне плохо видно его лицо, и я не могу сказать, какой взгляд он бросил на меня.

— Почему нет?

— Я… я… — Мои ладони дико потеют. — Я просто не могу, окей?

Все во мне сжато. Желудок. Грудная клетка. Одежда будто душит меня.

— Ладно, — соглашается Гейбл, медленно отходя в сторону. — Тогда пойдем отсюда.

Мы проходим обратно по комнатам мимо кучки людей. Мы расталкиваем туристов на лестнице. Все уставились на нас.

— О, она белая, как мел, не правда ли? — говорит одна британская леди, когда я прохожу мимо нее.

— Бедняжка, — вторит ей ее спутник.

— Девочка испугалась? — хохочет какой-то мужчина. — Испугалась кучки костей?

Я ускоряю шаг и смотрю на Гейбла. Я не жду, что он заступится за меня, но хоть маленькая поддержка или защита были бы сейчас лучше, чем невозмутимость на его лице. Он был все таким же молчаливым и непроницаемым, когда мы, наконец, выбрались на свет на площади Данфер-Рошро.

Дрожь не прекращается, а сердце продолжает все так же быстро стучать. Гейбл хочет идти, но, когда я вижу скамейку около маленького сквера, я сажусь. Я пытаюсь заставить мышцы расслабиться, но напряжение не проходит.