Резник Юлия - Ты-мои крылья

У Копестиренского засосало под ложечкой. Он съехал на обочину и пристально уставился на собеседницу.

— Я бесплодна, Артур. Не могу зачать, не могу выносить. Спайки в трубах. Невынашиваемость беременности, после ЭКО. Я много раз пыталась… Но… Ничего. А мне сорок. Скоро сорок один. Я просто не могу и дальше откладывать этот вопрос, в надежде на чудо. Я не жалуюсь, ты не думай. Просто… знай.

Глава 14

Артур лежал на кровати в своей спальне, разглядывая безупречный глянец натяжного потолка. Не спалось. Да и рано было… Всего восемь часов. Старый механический будильник на тумбочке вел счет уходящим секундам. В голове гудело от мыслей о Стелле. Почему их, таких разных, потянуло друг к другу? Артур часто думал об этом, а сейчас как будто нашел ответ. По всему выходило, что они сошлись на почве своего черного, сиротливого одиночества. Блестящая женщина Стелла Золото была такой же невыносимо одинокой, как и он сам. Их соединила острая потребность в банальном человеческом участии и тепле. Так просто, но так сложно одновременно. А ведь самое страшное в нашем одиночестве то, что оно соединяет судьбы совершенно разных, зачастую абсолютно друг другу не подходящих людей. Заманивает их в ловушку таких желанных отношений. Застилает маревом многозначительные «против». Пьянит ложным ощущением сопричастности к абсолютно чужому, по сути, человеку. Превращает в случайных попутчиков, которые, зная, что все равно разойдутся на разных станциях, отчаянно льнут друг к другу.

Возможно, Артуру следовало поработать со своим внутренним циником, но какой смысл закрывать глаза на правду? Чистую, голую, бесстыжую правду, от которой никуда не деться! У него было столько же шансов остаться со Стеллой, сколько у памятника авиаторам — взлететь. Отрицать это было бессмысленно. Он не хотел однажды проснуться под завалами своих же надежд, которые не выдержали натиска реальности. Так уже было однажды. Нелепо. Горько. Почти невозможно… Распадаясь от боли на части… Артур не хотел обманываться.

— Па… Ты не спишь?

Артур повернул голову к двери и, приподнявшись на локте, нашарил выключатель светильника.

— Нет. Ты что-то хотела?

Каркуша прошла через комнату, приземлилась у него на постели и, сложив ноги по-турецки, состроила невинную моську:

— Угу. Спросить. Ты сильно на меня дуешься?

— Я не дуюсь, — вздохнул Копестиренский. — Просто… это было неожиданно. Очень.

— А я-то как не ожидала! — пробурчала девушка, отводя глаза.

Артур сощурился.

— Мне тебя пожалеть?

— Что?! А! Это, типа, сейчас сарказм? — зевнула девушка. — Прикольно.

— Дебильное слово.

— Да, ладно, ну, че ты скрипишь, как старый башмак?

— Чудесно. Каких ещё эпитетов я буду удостоен?

— Эй! Не воспринимай все так близко к сердцу… я, вообще-то, мириться пришла. И прощения просить…

— Это что-то новенькое… — восхитился Артур, — за что же я удостоился подобной чести? — Мужчина заинтересованно перевернулся на бок и подпер ладонью щеку.

— Я ведь вам со Стеллой все испортила, да?

— Что? Нет-нет, с чего ты взяла?

— Па! Ну, сколько можно! Я же не дура, а? У вас, что… у вас, и правда, любовь? Со Стеллой?!

Свет восхищения в глазах дочери, наверное, дорогого стоил. Ну, какая девочка обрадуется появлению в жизни отца другой женщины? А тут… Ты смотри! Чуть ли не прыгает от счастья. Радоваться бы… Да почему-то не получалось. Не хватало, чтобы еще Каркуша привязалась… Хватит его одного. Дурака.

— Ну, какая любовь, Каркуш? Это у вас все просто. Чуть что — сразу любовь, а у взрослых…

— У взрослых все сложно?

— Угу.

— Ну, и зря. Ничего сложного в любви нет.

Да. У детей все вообще проще. Даже у восемнадцатилетних детей. Они еще не обросли комплексами, не набили шишки горького опыта. Они открыты для чувств… А он… Он, как и большинство людей его возраста, не настолько оптимистичен.

— Пап, а у вас серьезно, или как?

Какой хороший вопрос. Он бы и сам хотел знать ответ. Серьезно ли у них? Или как?

— Я не знаю, Каркуша.

— Стелла — классная.

— Да. Ты уже говорила. А я, помнится, не настолько хорош.

Девушка смутилась. Совсем чуть-чуть. Иногда Артуру казалось, что нынешнее поколение напрочь утратило эту способность. Но… нет. Оно еще не безнадежно, хотя у этих ребят уже вряд ли встретишь стыдливый алый румянец, расцветающий на щеках.

— Но она же что-то в тебе нашла!

Артур вскинул брови и, не выдержав, рассмеялся. Да, уж. Дочь не стала переубеждать его в собственной неполноценности. Она выбрала другую тактику. Ну и ну!

— Ой, не могу… Спасибо, милая. Ты — прелесть.

— Эй… Ты чего ржешь, ну, правда? Я же от души.

Оно-то понятно. И от этого еще веселей. Все-таки родителям редко когда удается выглядеть в глазах своих детей супергероями. А жаль…

— Иди уже спать… «От души», — перекривлял Артур дочь.

— Ага… Пойду… Пап, слушай, а ты… ну, может, съезди к ней?

— Зачем?

— Поговорить. Это, знаешь ли, всегда работает.

Копестиренский подозрительно сощурился:

— Ты сама куда-то хочешь двинуть, да?

— Да прям! Ничего такого я не планирую! Ты, что, забыл, что я наказана до конца дней?

— Вот именно, — Артур схватил Карину за нос и потрепал.

— Па… Я серьезно. Она обрадуется. Вот увидишь.

Артур ничего не ответил. Только перевернулся на спину и хмыкнул. За Каркушей с тихим щелчком захлопнулась дверь, у кого-то неподалеку взвыла сигнализация. Выругавшись, мужчина сел на кровати. Огляделся. Подошел к окну. Под лохматым весенним снегом сновали продрогшие люди. Опьяненные приходом весны, они оделись совсем не по погоде, а ведь зима отступать не желала! И сыпала… сыпала… сыпала снег на их непокрытые головы, забивалась под ворот легких пальто. Артур вздохнул, растер ладонями лицо. Стены дома на него как будто давили и стремились скорее выставить за порог. А может быть он сам того хотел… Выйти, подставив лицо уходящей зиме, остудить свою голову. Протрезветь. Или, напротив, испить колдовское зелье любви до донышка. И будь, что будет.

Очевидно, ему не следовало ввязываться в отношения со Стеллой. Это было бы правильно и безопасно. Но случилось то, что случилось. Отказаться от нее на данном этапе Артур просто не мог. Она стала для него глотком свежего воздуха. Рядом с ней он вспомнил, что счастье есть. И теперь, невольно ее обидев, Копестиренский места себе не находил. Жизнь — несправедливая штука. В ней хорошим людям больней всего жить… А он еще и солью раны присыпал. И, наверное, поэтому его чувство вины было таким ярким и мучительным.

Он оделся буквально за пару секунд. Джинсы, толстый вязаный свитер под горло. Хулиганская кожанка, ну, а что? Ведь весна! Сунул ноги в тонкие замшевые ботинки. Загремел ключами. Из комнаты вышла Каркуша.