Олли Вингет - #После Огня

А ветер пел. Он рассказывал историю сожженных земель. Он выл о каждом развеявшемся в прах дереве из Священной Рощи, о людях, вспыхнувших яркими фитильками на его глазах. Он пел о барханах. О том, что уже умерло, о том, что обязательно еще умрет.

Юли с ногами забралась на топчан, плотно запахнувшись в покрывало. Она пришла в себя на рассвете. Небо уже затянула пылевая взвесь. И с тех пор Юли не шевелилась. Она слушала, как ветер завывает, проникая сквозь рассохшиеся оконные рамы, и ей казалось, что она понимает его песню, что он поет только для нее сегодня.

Печаль нескончаемой песни бури была близка Юли. Ей самой хотелось выть сейчас, прокусывая губы до крови. Лишь бы заглушить отчаяние прошлой ночи. Но вой застрял в горле, не давая ей даже расплакаться.

Зато ветер, несмолкающий плакальщик сожженной пустыни, старался сегодня за них обоих.

– Плачь, плачь! Расскажи мне, как смертен каждый вдох. Пообещай, что все мы умрем и боль закончится. Спой мне, как рассыпается прахом живущее… Спой, – просила бы Юли, если бы смогла выдавить из себя хоть слово.

Но слов больше не было. Не было рядом и бабушки. Фета не пришла к ней с рассветом. За дверью не слышалось ни единого шороха. Словно весь лазарет погрузился в беспробудный сон. Словно весь лазарет вымер за прошлую ночь.

Если это и произошло, Юли бы не удивилась. Она рассматривала синяки, расцветающие на руках. Они были единственным доказательством, что Крылатый и правда схватил ее вчера, чтобы вытрясти признание.

«Сколько? Сколько их было»? – звучало в ушах Юли, и она снова видела перед собой горящие яростью глаза Лина.

Девушка и правда не знала, сколько медальонов истончилось на ее груди. Сколько раз отец приносил новый амулет? Скольких она оставила без крыльев? Скольких выживших – без надежды на еще один день? Вопросы роились в голове, множились, больно жаля ее, подобно пчелам из сказок Феты. Годы, проведенные в неведении, обернулись невыносимой мукой.

На прозрачной коже предплечий темнели отпечатки мужских пальцев. Юли смотрела на них не моргая.

– Значит, буря… – произнес лежащий на кровати Лин, осторожно выпрямляя сломанную ногу.

– Ты должен поклясться, мальчик, – настойчиво говорила Фета, склоняясь над ним, – что никому не расскажешь о Юли. Это останется нашей тайной.

– С чего ты взяла, старая, что я решу предать Братьев? Ради чего? – Крылатый силился сохранить спокойствие, но образ властной тени, отбрасывающей его к стене, все еще не выходил у него из головы.

– Ради нее, – просто ответила старуха. – Ради девочки, что приходила к тебе каждую ночь, соколик. Разве ты не чуял в ней силу? Чуял. Я знаю.

– Ничего я не… чуял, – возразил Лин, постаравшись придать голосу уверенность.

Фета зашлась каркающим смехом, обнажая голые десны.

– Еще бы. Девка перед тобой разве что не пляшет, чего бы не делать вид, будто ни о чем не подозреваешь.

– Я не просил ее приходить. – Краска начала заливать щеки Лина.

– Но не прогонял, – заключила Фета, успокаиваясь. – Свою летунью себе намечтал, а девчонка моя и рада была тебе подыграть. По силе, милок, она не нам с тобой чета. Нельзя, чтоб о ней узнали… Никак нельзя.

– Это не ее сила! Это сила Братства… – Крылатый даже привстал на подушках, но кашель тут же уложил его снова.

Фета вытащила из кармана передника связку трав, подожгла ее о пламя свечи, подула, чтобы тонкие стебли не горели, а лишь тихонько тлели, исходя пахучим дымом, и поднесла пучок к лицу Лина.

– У нее прав на вашу силу куда больше, – наставительно сказала старуха, пока он жадно вдыхал дымок. – Я ее ращу сиротинкой не для старика, не для Братьев твоих. Нет. Рано о ней еще узнавать, вот если бы Алиса вернулась…

Лин вздрогнул, отворачиваясь от Феты.

– Алиса вернется, – прошептал он.

– А коль вернется, так ей нужна будет моя девочка. – Старуха присела на кровать рядом с Крылатым, расправляя завернувшийся ворот его рубашки. – Ничего не выйдет, если Юли повесят на площади. Не говори про нее – никому не говори!

Лин, продолжая сверлить взглядом стенку, чуть заметно кивнул. Потом выдавил сквозь зубы:

– Я подумаю.

– Подумай, соколик, хорошо подумай, – вздохнула Фета, поднимаясь. – Буря-то до утра теперь выть будет. Времечко тебе подумать есть. Никто не придет, никто не помешает.

Она проковыляла к двери и остановилась там. Лин медленно перевел взгляд от стены к входу. Он точно знал, что увидит: сгорбленная, поддерживающая рукой поясницу, седая, морщинистая, слабая, привычная всем Фета. Крылатый помнил ее такой с самого детства. Он слушал ее глупые сказки и приносил ей с вылазок высохших песчаных тараканов.

Но у двери стояла незнакомая женщина. Статная, как сильное дерево, с гордым профилем и абсолютно прямой спиной, она смотрела на Лина не моргая. Взгляд ее мерцающих серебряных глаз пронзал его насквозь. В комнате вдруг запахло влажной землей и прелыми листьями. Женщина откинула за спину тяжелую косу и протянула к юноше руку. Тонкие, фарфоровые пальцы выскользнули из широкого рукава ее изумрудного платья.

– Думай, Крылатый. Но если надумаешь не так, то уж не обессудь, – раздался наполненный властной силой голос, и Лина обдало потоком обжигающего ветра.

Лин зажмурился, а когда открыл глаза, в комнате уже никого не было. Лишь тонкий изумрудный листик, медленно кружась, опустился на пол там, где мгновение назад стояла старая Фета.

Бабушка не приходила. Живот начало сводить от голода, но Юли так и не осмелилась опустить ноги с кровати. Лазарет погрузился в странную, непривычную тишину. Только ветер тянул свою песню, засыпая серым пеплом пол у окна, да первые сумерки опускались на запыленные, пустынные улицы за окном.

Юли сунула руку под матрас и нащупала старую книжку. Тревога грозила накрыть девушку с головой, обратившись паникой. Нужно было отвлечься от тяжелых мыслей, но сон не приходил, а сидеть, уткнувшись лбом в колени, ловя каждый шорох в коридоре, было невыносимо.

Юли наугад открыла книгу где-то посередине и опустила взгляд на первую строку на странице.

«Выйти из границ тела, стать светом, стать страждущим и силой, что его полнит. Предчувствие первой ступени накроет с головою каждого, решившегося на шаг в небытие».

Знакомые буквы складывались в понятные слова. Но когда Юли чуть слышно проговаривала фразы целиком, у нее покалывало язык.

«Жреческий круг затворничества и поклонения Роще разомкнется перед Лекарем. Он покинет дом свой, что был ему тюрьмой, он покинет мир свой, устоявшийся во тьме, он придет к свету, способному исцелять недуги каждого, кто желает исцеления».

Протяжной болью заныли кончики пальцев. Синие жилки на запястьях перечеркивали полупрозрачное полотно кожи. И только следы вчерашней борьбы с Крылатым темнели на предплечьях. Юли осторожно провела по одному из синяков, но не почувствовала боли, наоборот, пятно будто бы побледнело, согреваясь от прикосновения.