Н. Джемисин - Держава богов

Чертог был невелик, что вполне объяснимо: ведь здесь никогда не будут устраивать многолюдные приемы. Эху не понадобятся различные ухищрения, которые использовались в Небе, дабы впечатлить посетителей и внушить им робость. Ни тебе величественных сводов, ни гигантских размеров, благодаря которым просители загодя чувствовали свою незначительность у подножия огромного каменного трона. Небольшой зал по форме напоминал сам Эхо: нисходящая спираль с нишами вокруг углубленного центра. В нишах я заметил солдат из числа прибывших с нами: они несли стражу. Потом я заметил и другие фигуры – неподвижные, едва различимые в глубокой тени. Неуловимые убийцы на службе у Арамери.

Вот это мне уже меньше понравилось. Сразу становится ясно, что Шахар вынуждена обороняться от собственного семейства!

Кончив озираться, я увидел Деку, подоспевшего в зал прежде меня. Он преклонил колени в самой нижней, углубленной части чертога и не поднимал головы, хотя почти наверняка слышал мои шаги.

Сиденье, перед которым он находился, было удивительно скромным и напоминало не трон, а едва ли не скамеечку: широкую, изогнутую, с низкой спинкой и застланную подушечкой. Тем не менее само устройство зала обращало все взгляды именно туда. И даже мерцающий свет океанских глубин, вливавшийся в окна, как бы собирался именно здесь. Если бы на скамеечке сидела Шахар, она выглядела бы существом из иного мира. А сидя неподвижно, она казалась бы богиней.

Но вместо того, чтобы восседать на троне, она стояла у окна, заложив руки за спину. Прохладный свет скрадывал ее силуэт, складки светлого платья терялись в переливах голубого мерцания. Ее неподвижная поза сразу встревожила меня, но здесь и без того все было достаточно тревожно. Я ведь многие сотни лет провел в тронных залах, наблюдая за предводителями Арамери. Я был способен узнать опасность, когда видел ее.

Слуга поспешил к Шахар и шепотом доложил о нашем прибытии. Та кивнула и возвысила голос:

– Стража! Оставьте нас.

Они повиновались беспрекословно. Тайные убийцы выскользнули через дверцы, имевшиеся в каждой нише. Такой же дверцей воспользовался и слуга, которому Шахар тихо велела удалиться. Мы остались наедине: Шахар, Декарта и я.

Дека поднялся с колен. Он быстро взглянул на меня. Его лицо оставалось непроницаемым. Я кивнул ему, сунул руки в карманы и принялся ждать. Мы не виделись с Шахар после того момента в Храме, когда она узрела торжество нашей с Декой любви.

– Матушка снова ускорила процедуру, – сообщила Шахар, не оборачиваясь. – Я просила ее передумать или хотя бы прислать нам дополнительную помощь. С этим она согласилась, и завтра днем прибудут еще десять писцов из Неба.

Дека нахмурился.

– От них хлопот окажется больше, чем толку, – заметил он. – Новичкам придется все показывать, объяснять, присматривать за ними. Какое-то время они будут только путаться у моих писцов под ногами, а не помогать.

Шахар вздохнула. Я расслышал в ее голосе и усталость, и усилие, с каким она ее преодолевала.

– Это оказалась единственная уступка, которую мне удалось выторговать, Дека. Последнее время она напоминает мне еретика: такого рвения разумному человеку не понять.

В этих словах я уловил некоторый оттенок горечи. Уверен, она не стала его скрывать только потому, что мы все равно догадались бы. Что ее терзало? Неужели решение Ремат отойти от веры в Итемпаса? Это было бы достаточно странно, особенно если учесть все наши прочие беды.

– Почему?

– Кто знает? Будь у меня время плести против нее заговоры, я могла бы обвинить ее в безумии и поискать себе союзников среди родни, чтобы устроить переворот. Хотя… Возможно, поэтому она меня сюда и отослала – чтобы уменьшить угрозу.

Она коротко рассмеялась, потом обернулась к нам и замерла, уставившись на меня. Я вздохнул, наблюдая, как она пытается свыкнуться с моим новым обликом. Обликом мужчины средних лет.

Я несколько удивился, когда она улыбнулась. Никакого злорадства в этой улыбке не было, лишь сострадание и толика жалости.

– Тебе подобало бы выглядеть подобно моему отцу, – сказала она. – Но, судя по отвращению на твоем лице, похоже, ты по-прежнему тот здоровенький мальчишка, которого мы когда-то повстречали.

Я невольно улыбнулся.

– Я не очень-то и против, – сообщил я. – Хорошо, что хоть с юностью покончено. До чего же противный возраст! Кого ни встречу, так сразу охота либо убить, либо в постель затащить…

Ее улыбка померкла, и я вспомнил, как возлег с нею, пока мы были юнцами. Может, ей были дороги воспоминания о том, над чем я сейчас подшучивал? Похоже, погорячился…

Она вздохнула, повернулась и стала расхаживать.

– Вы должны стать мне опорой. Оба. И еще больше, чем когда-либо. Сейчас происходит нечто поистине небывалое. Я ведь порылась в архивах семьи. И я честно не знаю, что у матушки на уме. – Остановившись, она прижала пальцы ко лбу так, словно ее донимала лютая головная боль. – Она возвеличивает меня, делая главой семьи!

Последовало молчание: мы соображали, что это могло означать. Дека отреагировал первым, потрясенно выдохнув:

– Как ты можешь возглавить семью… пока она жива?

– Вот именно. Такое никогда прежде не делалось. – Она вдруг повернулась к нам, и мы отпрянули при виде неприкрытого отчаяния на ее лице. – Дека… По-моему, она готовится к смерти.

Дека тотчас оказался подле нее. Любящий брат, всегда готовый поддержать. Она оперлась на его руку, излучая такое доверие, что я вдруг почувствовал себя виноватым. Что, если и в тот вечер она пришла к нам в поисках утешения, но увидела лишь, как мы с ним утешали друг дружку, не обращая на нее никакого внимания? Что она чувствовала, наблюдая, как мы занимались любовью, пока она стояла на пороге – одинокая, лишенная друзей, лишенная надежды?

На какой-то миг я вновь увидел ее возле окна: совершенно неподвижную, с заложенными за спину руками. А еще я увидел Итемпаса, смотрящего на горизонт: совершенно неподвижного и слишком гордого, чтобы как-то показать свое одиночество.

Я подошел к ним и потянулся к ней, усомнившись лишь в последний момент. Но любовь к ней еще жила во мне, и я положил руку ей на плечо. Она вздрогнула и подняла на меня глаза, блестевшие от непролитых слез. Она вглядывалась в мое лицо, ища… чего? Прощения? Я не был уверен, что готов ее простить. А вот сожаление – да, я сожалел.

И конечно же, я был бы не я, если бы в такой возвышенный момент обошелся без шуточки.

– А я-то думал, это у меня родители ненормальные, – выдал я.

Получилось не очень.

Тем не менее Шахар рассмеялась, быстро смаргивая слезы и пытаясь снова взять себя в руки.

– Иногда я тоскую о тех временах, когда мне хотелось убить ее, – сказала она.