Мария Руднева - Алое Пламя

– Вперед, царевич, – Джамарана кинула ему саблю и улыбнулась, увидев, что он ее поймал. – Пойдем же туда, где есть ровное место, и ты покажешь мне, на что ты способен.

Несмотря на ранний час, Джамарана была бодра и выглядела совершенно проснувшейся. Ардлет же сонно моргал, волосы его были растрепаны, и даже прохладная вода из озера не помогла ему до конца прийти в себя.

– Идем же, царевич! – торопила его Джамарана. – Идем, пока солнце не поднялось достаточно высоко, чтобы спалить нас заживо!

Царевич Ардлет замотал голову куском белой ткани, подвернул до колен свободные штаны, и босиком вышел против Джамараны на островок сочной зелёной травы.

– Возьми саблю, – сказала Джамарана повелительно, – покажи мне, царевич, как ты держишь ее.

Царевич встал с саблей, как учили его когда-то братья, до тех пор, пока не махнули рукой на эту сторону его образования. Гордая воительница запрокинула назад голову и расхохоталась, обнажив белые зубы:

– Это смешно и бесполезно, о, глупый царевич. Сразу видно, что вырос ты во дворце, и кроме дворца своего ничего в жизни не видел. Я бы уже два раза убила тебя, если бы захотела!

– Не смей насмехаться надо мной, дикая дочь пустыни, пока не скрестила со мной оружие, – с вызовом отозвался царевич и бросился на нее. Сталь зазвенела – задорно и весело, как только полагается звенеть стали в любом тренировочном бою.

Две фигуры двигались, подобно стремительным леопардам. То сходились они, то расходились, и весело смеялись они, когда удавался кому-то из них удачный прием, и огорченный вздох терзал грудь обоих, когда кто-то совершал ошибку. Царевич Ардлет предавался тренировке с упоением, которое сложно было бы объяснить чем-то иным, нежели первобытным инстинктом любого мужчины сражаться и одерживать победу. И не смущало его то, что противником его была женщина, ибо не просто так возглавляла неистовая Джамарана самую опасную из пустынных разбойничьих шаек. Противником она была страшным, коварным и непредсказуемым, но учителем – вдумчивым и терпеливым, и готова была остановиться и объяснить царственному ученику его ошибки даже тогда, когда азарт охоты захлестывал ее с головой, подобно морской волне в шторм.

Остановились они только около полудня, когда царевич Ардлет признался, что не сможет сделать дальше и шагу.

– Мои руки не поднимут сейчас не то что эту саблю, о, беспощадная дочь пустыни, – смеясь, уверял он, – они и чашу с водой не удержат. Придется тебе, гордая Джамарана, самой меня напоить!

Говоря так, он удобно устроился в тени раскидистого дерева и оттуда продолжал свою речь:

– Впрочем, не откажусь я и от фруктов, и даже от сладостей, если таковые окажутся припасены у вас, а когда я наберусь сил и отдохну, как полагается царевичу в изнуряющем его дух и плоть пути, то я снова подниму саблю, и дам тебе такой отпор, какой не дадут и сотни северных шакалов!

– Достойная речь, о, гордый цветок южных садов! – Джамарана рассмеялась его словам, но чашу чистой водой наполнила и действительно поднесла ее к губам царевича. Ардлет пил жадно, и одной чаши не хватило, чтобы удовлетворить его жажду, но Джамарана запретила ему большее:

– Послушай меня. Ты устал и не привык еще к такому ритму, но скоро он станет для тебя обычным. Не пей же много – выпитая тобой вода покинет тебя через пот и слезы, и ты останешься ни с чем. Выжди немного, дай своему телу сладить с теми необратимыми изменениями, которые с тобой случились.

– О каких изменениях ведешь ты речь?

– Ты станешь другим. Ты уже начал становиться другим. Мужчиной, если хочешь знать мое мнение. Ты станешь сильнее, выносливее, быстрее, и с тобой мало кто сможет сравниться – когда-нибудь. Поверь мне, я видела в своей жизни тысячу тысяч воинов, и я знаю, о чем говорю. И вместе с твоим телом станет крепче и твоя душа. А теперь отдыхай, царевич, поскольку ты стоишь сейчас лишь в начале очень долгого пути.

Джамарана отошла от царевича, а на место ее тут же уселся Рашта.

– Я подумал, о, мой великолепный повелитель, что ты захочешь чего-нибудь поесть, но Джамарана строго запретила кормить тебя мясом и тяжелой пищей. Поэтому я принес суп.

– И будешь сам кормить меня? – слабо улыбнулся царевич Ардлет, чувствуя, что руки горят огнем. Мысль о том, сколько усилий придется приложить, чтобы только принять пиалу с супом, опалила огнем и его усталый разум.

– Отчего же не покормить? – широко улыбнулся Рашта и взял в руки ложку.

Так и повелось следующие дни, за которыми следовали другие дни, и следующие дни, так похожие один на другой. Царевич Ардлет и его верный слуга Рашта, в сопровождении Джамараны и ее разбойников, продвигались к краю Белой пустыни, прячась в оазисах от палящего солнца.

– Спасибо тебе, Джамарана, – не раз говорил ей Рашта, нежась в тени возле прохладного водоема, – мы никогда не нашли бы эти пути среди барханов, и эти оазисы не смогли бы дарить нам свою прохладу. Не встреть мы тебя, тяжко бы нам пришлось! А ведь ты учишь моего царевича сражаться… Посмотри, как он возмужал за это время! Уже и не узнать того тонкого юношу, похожего на цветок магнолии, которого я вызвался сопровождать в опасном и почти безнадежном странствии!

И Джамарана соглашалась с ним и проводила с ним времени больше, пожалуй, чем полагалось для дела, но не было здесь никого, кто осмелился бы указать ей, как и где ей полагается вкушать отдых.

Царевич Ардлет же старательно постигал секреты мастерства, и меч в его руках постепенно превращался в страшное оружие. Кожа его загорела, в движениях появилась отточенная, тигриная грация, а в его огромных выразительных глазах чаще слез стала блестеть сталь. Грациознее и прекраснее его по-прежнему не было никого на свете, и Джамарана соглашалась с Раштой, что не сыскать ему теперь равных ни в танце, ни в мастерстве владения оружием. Царевич постигал все с невероятной скоростью, словно припал, наконец, к источнику, иссушаемый жаждой. Несмотря на то что все тело его страдало после тренировок и длительных переходов, счастье и восторг, наполнявшие его душу, позволяли ему снова и снова самому подниматься с рассветом и будить чутко спящую Джамарану. А иногда он не решался ее будить и занимался самостоятельно, представляя противника перед собой внутренним взором. В такие минуты оставался он наедине с собой, обнаженный и чистый, и настолько захлестывали его эти новые грани его самого, открывавшиеся ему с первыми лучами солнца, что он все чаще вставал еще до рассвета. Потому и видел многое из того, что должно было оставаться скрытым, и не знал по неопытности своей, что же ему теперь делать.

Не выдержав, отозвал царевич слугу своего Рашту к водоему и заговорил с ним так: