Алла Мийа - Печать Кейвана

Они с мольбой взирают в мою сторону.

– О-о-обожаю инжир! Но не терплю, когда он меня разглядывает! – прокомментировала она с набитым ртом. – Вы, наверное, тоже?.. Вот так с ними надо, смотрите, подсунуть кончик ножа под зрачок, углубить острие и о-о-опс – готово!

Морщась, Йан следил за рукой Труфеметты, которая пыталась сбросить с ножа прилипший глаз. Он откашлялся, видимо, как и я, борясь с приступом тошноты, вытер губы салфеткой и толкнул меня коленом. Пора приступать к реализации нашего плана.

– Господин де Муффляр, ваша супруга недавно обмолвилась, что вы увлекаетесь сочинительством?

Фульк расплылся в довольной улыбке, как любой графоман, когда кто-то интересуется его творчеством:

– Да так, балуюсь, знаете ли… Ни мне, ни моей супруге не случилось родиться с Даром мага. Однако в моем случае это с лихвой компенсировано даром поэтическим!

– О-о-о, прошу вас, почитайте нам что-нибудь из ваших сочинений! – для убедительности сложив ладони вместе, попросил Йан.

Откашлявшись, Фульк принял серьезный вид:

– С удовольствием. Мое новое творение я назвал «Бесплодные усилия любви». Оно посвящено трагической страсти юного пастуха. Представьте… Пастушок, играющий на свирели, мечтательно вздыхает по своей возлюбленной нимфе. А она, робкая и застенчивая, жестока и глуха к его мольбам, сама страдает от неразделенной любви… – он еще раз откашлялся и начал декламировать, воздев глаза к небесам и прижав руки к сердцу. – «О, Купидон! Не целься так жестоко… Как больно сердце жжет и сводит в гроб тоска…Все мысли лишь о ней, что лишена порока… Измены тяжек груз, и смерть моя близка…»

Да, похоже, Йана ждет вечер нескучной поэзии…Ухмыляясь про себя, наблюдаю за этой сценой. Супруги не сводят глаз с Йана, а на его губах блуждает обольстительная улыбка Гари Купера. Он знает, что неотразимо прекрасен в мерцающем пламени свеч. Дыханье Труфеметты учащается, ее пышная грудь часто вздымается, а когда Фульк заканчивает четверостишье, то его зрачки расширяются в ожидании одобрения.

Если б дело было лишь в природном обаянии моего друга… Но все не так просто!

Сила каждого из девяти богодемонов уникальна и непохожа на другую. Мой Змееногий убивает при помощи змей. Петухоголовый, чьим аватаром является Йан, называет свою магию Волшебной Флейтой. Она действует иначе. Богодемон с головой петуха очаровывает, влюбляет в себя, сводит с ума, блокирует волю, превращает людей в послушных безвольных зомби. Йан поет сладкие песни лести и затягивает жертву в сети как паук муху. «Война, – по мнению Петухоголового Тотема, – выигрывается ДО применения насилия, склонением врага на свою сторону при помощи тонких манипуляций. Ведь конечная цель – это лишить противника возможности сопротивляться. Потому что так просто развязать войну, но так трудно ее закончить». Понятно, что в семнадцать лет философствования Тотема о стратегии и тактики воин нас мало интересовали. Что ж до соблазнения плотского… Это самая грубая, по мнению Йана, сторона силы, данной ему, вульгарная тень великого искусства соблазнения. Он клялся мне, что никогда не применял ее в личных целях… Ага… Сделаю вид, что поверил.

Хлопая в ладоши, Йан подзадоривал Фулька:

– Великолепно! Это самое тонкое описание страсти, которое я слышал! Еще, еще, почитайте еще!

Я тихо встал из-за стола. Но мог бы и громко – на меня никто не обращал внимания. Семейство Де Муффляров было во власти чар Петухоголового Тотема и беззвучной мелодии его Волшебной Флейты.

Все же, стараясь двигаться бесшумно, я покинул каминный зал, прихватив по пути с камина свечу.

Мостовая двора дышала впитанным за жаркий день августовским зноем. Я пересек двор, залитый светом полной луны, распугав странных мелких животных, которые, похрюкивая, шмыгнули в темноту, и которых я предпочел не рассматривать. Мне повезло, тяжелая полукруглая дверь, ведущая в башню, была открыта – Гарзенда, когда приносила ужин старику, поленилась ее закрыть. Я поднялся по узкой винтовой лестнице, прикрывая ладонью мерцающий огонек свечи. В темных углах, куда не доходил свет, скрипели когти и шуршали крылья неведомых обитателей башни. На стенах и отполированных за столетия каменных ступенях под ногами проступала черная плесень – странная деталь для сухого и жаркого местного климата. Насколько я помню из уроков по черной магии сахира Аль-Мисри, такому явлению возможно лишь одно объяснение – наличие поблизости демонических сил.

Лестница привела меня на последний этаж и упёрлась в дверь, из-под которой пробивалась полоска света.

За дверью кто-то громко бормотал на латыни, то понижая, то повышая голос. Прислушавшись, я понял – один человек разговаривал сам с собой. Я опустил ручку и надавил на дверь. Она приоткрылась. И в образовавшуюся узкую щель стремительно вылетел оранжевый огненный шар размером с грецкий орех. Я вовремя отшатнулся. Просвистев мимо кончика уха, он развалился на сноп искр, ударившись об стену позади меня. За первым шаром последовала серия из трех помельче. Я укрылся за створкой двери, оставив её приоткрытой. В меня выстрелили еще пятью шипящими шарами. Потом еще тремя. Размер шаров с каждой атакой уменьшался, что говорило о тающей силе мага.

Наконец, последний бледный шарик, не больше зерна чечевицы, проплыл мимо и растаял в темноте. Наступила тишина.

Я распахнул дверь. Увернулся от фарфоровой кружки, вдребезги разлетевшейся о дверной косяк фонтаном осколков. И от миски с супом, полетевшей следом. Миска разбилась над головой, полив волосы и одежду вонючим дождем. Несвежий гороховый суп залепил глаза, и я, силой Змееногого, прицелился наугад и отправил увесистую оплеуху невидимому противнику.

Ответа не последовало.

Протерев лицо рукавом, я прошел в затхлую полутемную келью, освещенную десятком оплывших свечей. На полу под столом корчился, прикрывая голову руками с грязными длинными ногтями, запыхавшийся старик. Знаменитый колдун Мельхион, тот самый, открывший ворота в мир демонов… М-да… Выглядел он неважно. Седые немытые волосы были растрепаны и свалялись в колтуны, в длинной лохматой бороде застряли ломтики свеклы и капусты. Из-под засаленного, нестираного несколько месяцев халата, торчали босые чумазые пятки. Старик пытался подняться, но, видимо, я переборщил с силой удара – он барахтался под столом, жалобно поскуливая.

В келье, кроме стола, заваленного смятыми бумагами, я не заметил ни книг, ни склянок алхимика, никакой магической утвари. Только узкая кровать, ночной горшок и стул. И на полу, и на стенах мелом были начертаны круги и пентаграммы защиты. Один на другом, будто бы едва закончив один охранный знак, хозяин кельи приступал к рисованию следующего.