Алла Мийа - Печать Кейвана

То есть, благоразумнее к горгульям не приближаться. Нет, силой Змееногого, я, может быть, и отпугнул бы ее… Может, и убил бы… Не уверен и не хочу проводить эксперимент. А если у меня получится ее убить, а эта бестия окажется любимой горгульей Фулька? Это было бы дипломатической ошибкой. Поэтому я нерешительно топтался на пороге.

Я стоял без движения, продумывая, как выпроводить незваную посетительницу, пока дверь позади не приоткрылась. Я услышал быстрый шепот Йана:

– Не спишь еще? Пойдем, посмотришь сам… Скорей!

– К тебе тоже горгулья заглянула?

– Что? – он просунул голову в мою комнату. – Какая горгулья?! Идем, ты должен это увидеть!

Под пристальным взором пары красных глаз, я на цыпочках, стараясь не шуметь и даже не дышать, вышел и плотно закрыл за собой дверь. Выдохнул только в коридоре.

Йан уже успел вернуться в свою комнату и нетерпеливым жестом торопил меня, стоя на пороге и показывая за окно. В его комнате окно также располагалось напротив двери. С нашего третьего этажа открывался широкий вид на голубую в свете полной луны долину и ровные ряды виноградных полей. Позади виноградников, в оливковой роще, трепетало пламя костра, а также ритмично бил тамбурин.

– До той рощи полчаса пешком, – прикинул я. И, помня, что в комнате меня ждет горгулья, предложил. – Идем?

– Избавься сначала от твоего нового парфюма под названием «Протухший гороховый суп деда Мельхиона». Там графин воды на столике.

Надо было предложить ему поменяться комнатами. Думаю, сидящая на подоконнике горгулья, отбила бы у него охоту шутить…

Полная луна щедро освещала нам дорогу, так что можно было не беспокоиться о факелах или свечах. Я оказался прав, за полчаса нам удалось без приключений дойти до оливковой рощи. Мы спрятались за кустами розмарина, бурно разросшимися у корней старого оливкового дерева на невысоком холме над поляной, где горел костер. Кустарник и толстый разлапистый ствол скрывали нас от людей и в то же время позволяли наблюдать за происходящим.

Над костром дымился котел, распространяя в воздухе дурманящий сладкий запах. Вокруг него собралась дюжина обнаженных женщин разного возраста с распущенными длинными волосами. Хлопая в ладоши и завывая, они отплясывали лихой танец под частый ритм тамбурина, выстукиваемый руками единственного музыканта. О том, что это мужчина, можно было догадаться по грязным стопам огромного размера, торчащим из-под длинного черного плаща. Капюшон, надвинутый до самого подбородка, мешал разглядеть лицо. Через плечо мужчины был перекинут ремень от полуметрового тамбурина, который он поддерживал левой рукой, а правой извлекал из узкой, обтянутой кожей, части низкие звуки. На правой кисти музыканта не хватало двух с половиной пальцев: мизинца, безымянного и одной фаланги среднего.

В стороне от танцующих стоял круглый, закрытый крышкой деревянный чан с двумя ручками. Напротив тамбуриста, по другую сторону костра, на обтесанном в виде ложа камне, лежала голая немолодая женщина с крупным некрасивым телом, круглым животом и короткими кривыми ногами. Приглядевшись, я узнал Гарзенду, кухарку из замка. Голову ее венчал венок из белых лилий, жидкие космы растрепались, плоские груди обвисали по сторонам и часто вздымалась, а дряблые, густо покрытые волосами бедра, были широко раздвинуты.

Пляски продолжались около часа. А, может, и дольше. Дикий танец, запах пота разгоряченных необузданным ритмом голых тел, поющих без слов бесконечную древнюю, как природа, песню, вводили в транс. Я начал засыпать.

Проснулся я оттого, что музыка прекратилась. Музыкант замер, оставил в покое тамбурин. Танцующие тоже остановили пляску и замолкли.

Из круга вышли две молоденькие симпатичные девушки с темными волнистыми кудрями и круглыми бедрами. Они подошли к чану, взялись за ручки по обе его стороны и оторвали от земли. Выставив в сторону руки от тяжести, медленно и осторожно ступая, девушки понесли чан против часовой стрелки вокруг костра. Когда они проходили мимо, остальные женщины падали на колени. В полной тишине, нарушаемой только треском костра и криками сов, девушки принесли чан к подножию камня, на котором распростерлась Гарзенда. Остановились напротив, бережно поставили на землю и сняли крышку. Прошептав слова колдовства или молитвы, они поклонились чану и неожиданно резко толкнули ногами. Чан опрокинулся. Толпа встретила это дружным воем, а тамбурин ожил. Музыкант принялся за тягучий, как предвкушение чего-то грандиозного, ритм. Темноволосые девушки вернулись в круг и опустились на колени, присоединившись к подругам. Женщины плавно двигали корпусом, подняв руки к звездному небу и полной луне. Им вторил вначале медленный, но все ускоряющийся бой тамбурина и, повинуясь мелодии, их жесты становились быстрее и резче.

Но мое внимание было приковано к опрокинутому чану. Оттуда выползла метровая, толщиной с пару моих кулаков змея. Нет, скорее пиявка… Тварь с рогатой головой и присоской вместо рта, рыбьей чешуей, хвостом… нет, хвост заменяла вторая голова, на этот раз рыбья, с выпученными глазами по обеим сторонам и острыми зубами в треугольной пасти. Двигаясь подобно слизняку, существо проворно заползло на алтарь вперед рогатой головой пиявки. Другая, рыбья голова на хвосте, была поднята, глаза злобно озирались по сторонам, а из пасти выстреливал вовсе не рыбий раздвоенный язык.

Когда голова твари дотронулась до ноги Гарзенды, та вдруг застонала низким хриплым голосом. И с такой силой вцепилась пальцами в камень алтаря, что на её руках вспухли вены. Кухарка раздвинула еще шире рыхлые бедра, позволяя животному проползти вверх по промежности, пока голова-присоска пиявки не оказалась на её животе.

Тамбурин гремел, ускоряясь и ускоряясь. Пиявка шарила по круглому животу Гарзенды. Кухарка ёрзала на камне, направляя голову пиявки в район пупка, пока, наконец, той не удалось присосаться к ее телу. Гарзенда застонала. Ей дружно вторили женщины. Пиявка пульсировала, наполняясь кровью кухарки, словно насос, становясь толще и тверже. Вторая же, рыбья голова твари, скользившая по бедрам Гарзенды, внезапно поднялась и с силой вонзилась в ее лоно. Рыбья часть твари проникла внутрь до половины, в то время как голова-пиявка впивалась в плоть женщины, высасывая её кровь. Гарзенда орала. Ей хором вторили подруги, они вскочили и бросились в пляс. Тамбурин неистовствовал.

Безумный бой тамбурина сопровождал рев беснующихся в диком танце женщин. Гарзенда судорожно извивалась на каменном ложе под мощными толчками твари, выла, переходя на хрип.

Кажется, эта оргия длилась целую вечность. Распластанная на камне кухарка, с пеной на губах, закатившимися глазами, мокрая и блестящая от пота сотрясалась в судорогах, а животное в ней часто билось.