Наталья Юрай - Бороться и искать

Пока Любава распрягала лошадь, отталкивала кибитку в сторону (крытая повозка занимала почти весь двор) и растапливала печь, девушка сидела на лавке, не в состоянии активно двигаться, бессильно свесив руки.

Женщина кашеварила, когда со двора раздался мужской окрик, не сулящий доброй встречи:

– Любава!

Было заметно, как напряглась спина ведуньи, но Катя отметила, что та быстро взяла себя в руки, выпрямилась, аккуратно поставила ухват к печи, вытерла ладони о передник и решительным шагом направилась к двери. Но гость уже влетел в горницу, перекрывая тусклый вечерний свет мощной фигурой.

– Здрасьте! – весело, но вяло произнесла зачем-то Катя и добавила уже с хорошей порцией сарказма. – Дяденька.

Княжий сотник глянул на неё исподлобья – приветствие это было не в ходу у здешнего народа, но ответом не удостоил, обратившись к Любаве:

– Не врут люди, стало быть! – Фёдор стоял перед ними грозно сверкая очами, написали бы в былинах. Мужчина и вправду выглядел крайне злым, однако, как он будет объяснять своё состояние ведунье, которая ведь не в курсе предыстории. С Кати слетела вся сонливость, и чувство злорадного удовлетворения придало ей ещё большей смелости.

– Как поживаете?

Фёдор даже не повернулся к девушке, продолжая прожигать взглядом Любаву. Та усмехнулась и с вызовом сложила руки на груди:

–Ты, добрый молодец, чего налетаешь как орёл на цыплят, а? Я тебе дорогу перешла, аль в прошлый раз рану тебе криво залатала? Может, обидела тебя чем?

Говорила женщина негромко, но тональность речи явно намекала на крайнее возмущение.

– А ну сядь, и не громыхай мне тут, Аника-воин!

Фёдор к удивлению Кати смиренно уселся рядом с ней на лавку, сложив руки на столе. Вздохнул, покрутил головой, как жеребец в стойле, спокойно, но твёрдо произнёс:

– Прости, Любава! Вина моя, здоровья не пожелал, не гневайся. Я непутёвую эту отправил домой, а она с тобой в стольном граде обретается. Сказывайте, что с вами приключилось.

– А и нечего мне тебе сказывать, дел много. Пойду к соседям, квашню попрошу али закваску, мне девку на ноги ставить, хлебы печь. А вы тут сами разбирайтесь, кто из вас непутёвый. Приду, и мне всё расскажете. Всё, Фёдор, от первого до последнего словечка, понял?

Сотник кивнул. Катя молчала, в уме подбирала слова, не зная, с чего начать. Любава накинула платок и вышла, оставив гостей выяснять отношения. Когда за ней захлопнулась дверь, Фёдор резко развернул Катю к себе и больно приподняв ее веки пальцем, стал всматриваться в белки глаз. Потом оттянул нижнюю губу. Удовлетворённо хмыкнул и резко встал.

– Ты никого не заметила? Как вырезали маяк не почувствовала?

Считал, значит, сотник её мысли. Удобная система коммуникации.

– Нет. Я как в яму провалилась. Ничего не чувствовала. Совсем.

– Кто воду отравил догадаться можно, но маяк? Кому-то он здесь очень нужен. Или это ты решила поиграть в опытного искателя? Прикидываешься невинной жертвой, а сама…

Катя резко вскочила от возмущения, отчего голова её закружилась с такой силой, что колени ослабли, тело обмякло, и девушка начала падать. Фёдор подхватил её рукой, практикантка приникла к мужской груди. И, как в плохом водевиле, дверь в горницу распахнулась. Придерживая отороченные соболем длинные полы кафтана, порог перешагивал поляницкий князь собственной персоной.

– Вон оно как! – присвистнул правитель и невесело улыбнулся. – Фёдор, ты опять девицу спас?

Сотник невозмутимо подхватил потерявшую сознание Катю на руки и буквально закинул на печь.

– Да что поделать, княже, они сами мне в руки падают как яблоки спелые. Спасу от них никакого!

– Сказывай, – князь сел на лавку, привалился к стене и устало вытянул ноги в красных сафьяновых сапогах, – я ко всему готов.

– Еще одна деревня. Девчонку оттуда Любава вызволила. Отравленный колодец.

Князь прикрыл ладонью глаза.

– Мочи нет, Федя, ни единой силушки уже не осталось. Ночи не сплю. Если бы не княгиня, совсем разум потерял бы. Да хоть мёртвую ее найти бы! Коли честь поругана, так похоронить по обычаям человеческим, не то сгинет в полях как дохлый заяц.

– Чего развылся, светлый княже? Чай не баба! – вернувшаяся от соседей Любава со стуком поставила горшок на стол, развязала платок и спустила его на плечи. – Всемила твоя честь для мужа бережёт и костьми ляжет, а в поганые руки не дастся! Ты мне лучше скажи, чего вы улицу перегородили войском своим, али боитесь, что у меня тут степняков сотня спрятана в подполе? Или нынче так в гости наезжают – с дружиной да с гончими собаками? А болезная моя где?

– На печке лежит твоя девка, в себя приходит. – Фёдор сел рядом с князем и положил ему руку на плечо. Вольность неслыханная, но князь даже не шелохнулся. – Мы найдём её, княже, слово даю! Или не бывать мне больше сотником, да и не жить мне без Всемилы. Сам ведаешь поди.

– Ведаю, – почти шёпотом произнёс князь. – ведаю, друг мой верный. Если кто и найдёт Всемилушку, так только ты. Сердце приведёт.

На печке Катя внимательно вслушивалась в каждое слово. Почему Любава позволяет себе так грубо говорить с правителем города? Какая она, Всемила, что её так крепко любит Фёдор? Почему князь, который никогда не отдаст дочь за сотника, столь лоялен к чувствам молодого своего подданного? Сухое тепло обволакивало каждую клеточку, снова наваливался сон, и девушка не заметила, как крепко уснула.

Всемила смотрела на себя в отполированную до зеркального блеска серебряную пластину. Она пошла в отца статью и лицом, а вот от матушки унаследовала цвет глаз и роскошные волосы, правда темно-каштановые, а не огненно-рыжие. Мать она совсем не помнила – та умерла, когда девочке было три года. Однако нянька, до того, как новая княгиня не отослала её на дальний хутор, рассказывала, что первая жена князя была белолицей, рыжеволосой и веснушчатой. Более всего людей поражали её глаза, опушенные светлыми, загнутыми кверху ресницами, – в гневе цвета болотной тины, а в счастии – ярко зелёные. Поговаривали, что именно этими глазами ведьминскими и приворожила девушка князя, которому о ту пору прочили в жёны аж трёх княжён. Да и то сказать, был Могута хорош собой, силён, весел и щедр. Справедливостью своею снискал уважение у простого народа. А уж когда женился, то и княжество будто расцвело: много лет ни засух, ни обложных дождей, ни мора, ни войн. Довольный люд и думать забыл о своих подозрениях, жили и не тужили.

Всемила медленно водила щёткой по густым волосам, достающим до самых колен лёгкими завитками. Её нельзя было назвать высокой, но стройность и царская осанка добавляли роста. Классическое лицо с идеальными пропорциями, длинная красивая шея, высокая грудь и особенная способность выглядеть хорошо даже в растрёпанном виде, придавали девушке особую манкость. Княжна засиделась в девках, но женихи у дверей её светлицы не толпились: слишком своевольной и свободной слыла дочь Могуты у искателей покорности и услужливости. Девушка коснулась пальцем родинки на шее, что у самой ключицы, вспомнила, как однажды поймала взгляд Фёдора, устремлённый на эту отметину. Улыбнулась. Обернулась на звук: на подоконнике, вонзив острые когти в тёмное дерево, сидел бурый орёл. Всемила подошла к нему почти вплотную, протянула руку и дотронулась до нежного пуха у основания клюва. Хищная птица прилетала к княжне уже не в первый раз.