Влада Мишина - Песнь Самайна

Ивар перевёл дух, собираясь с мыслями. Он тоже вспоминал старицу, рассказавшую эту легенду. Сейчас сыну старосты казалось, будто старуха сама была свидетельницей тех давних дел – уж больно ярко описывала она страх и отчаяние женщин.

– Одна из праматерей наших отказалась отдавать мужа, – продолжал Ивар. – Вышла она на Князя с железным кинжалом, факелом и криком на устах. Крик тот подхватили другие женщины. Так родилась Песнь. Покуда женщины пели, не могли воины Охоты приблизиться к их мужьям, отцам и сыновьям, а Князь не мог коснуться ни факела, ни железного кинжала. Видать, на то у него свои гейсы были. Дикая Охота ушла. Каждый Самайн стали палить костры, защищаться железом. И Песнь больше не смели прервать.

Ивар выдохнул, будто история из него все соки выжала, и устало прикрыл глаза.

– Сказ достойный, – протянул Локка. – Спасибо тебе, Ивар. Вряд ли кто другой рассказал бы.

Сын старосты удивлённо поднял глаза на кузнеца.

– Неужто не верите?

– Да нет, отчего же. Времена всякие были, чудеса по миру разные ходили. У нашего народа таких сказаний хоть отбавляй. Только ныне сказы стали обычаями простыми.

«Отец, если Песнь с той поры не прерывали, откуда знать, что правда, а что ложь?» – витиеватыми жестами показала Рогнеда.

Ивар понял её через слово.

– Думаете, я лгу?

Северянка быстро замотала головой и с мольбой взглянула на отца.

– Говорит, что это я зря не верую, – пояснил Локка. – Но знаешь, что мне интересно, Ивар? Отчего это ты сейчас легендой решил поделиться? Али это такой манер свататься?

– С дурной весью я пришёл, – потупил глаза Ивар. – Отец мой приказ отдал о завтрашней ночи.

Рогнеда встревожено смотрела то на отца, то на сына старосты.

– В круг костров вас завтра не пустят. Если понадобится, силой погонят прочь, – шёпотом закончил Ивар, боясь смотреть на кузнеца.

Северянка порывисто схватила отца за руку, но тут же отпустила, и сложила пальцы в отчаянный вопрос:

«Его то за что?»

– Чужак, – сдавленно пояснил сын старосты.

Локка задумчиво почесал окладистую белую бороду, в которой не заметна была седина, и ни с того ни с сего громогласно рассмеялся.

Рогнеда и Ивар в ужасе смотрели на кузнеца. Разве можно в такой момент смеяться?

– Что смотрите так? – сквозь смех спросил Локка.

Он резво поднялся, и в каждом его движении скользила грация воина.

Кузнец поднял многострадальную половицу у печи, достал предпоследний бурдюк эля и зубами вырвал из него пробку.

Локка поставил на стол два стакана, разлил в них янтарную жидкость, вмиг напомнившую Ивару о хлещущей из плеча Рогнеды крови. Один стакан Локка подвинул к сыну старосты, другой сунул в руку дочери.

Сам же он поднял бурдюк:

– Выпьем за то, что, возможно, удастся мне ещё раз занести меч, плечом к плечу с могучими воинами!

Рогнеда выронила стакан, и обезумевшим взглядом смотрела, как янтарные струйки потекли по столу.

– Вот и наливай потом, – покачал головой Локка. – Такой напиток извела.

Ивар свой стакан осушил, но, скорее, для храбрости, чем в поддержку слов безумного кузнеца.

«Отец…» – губами произнесла Рогнеда.

– Я воин, дочка. Воин, – перестав улыбаться, объяснил Локка. – Если легенда верна, а в том я всё ещё не уверен. Но, если верна, то я встречусь с этим Князем. Захочет забрать, что ж, пусть попробует. Сдюжит, значит, так тому и быть. Уйду с ним в грозовую обитель и, о праотцы, пусть там будет веселее, чем в шатре у ярла!

Тень пробежала по лицу Локки. Он вновь опустился на лавку, задумчиво глядя на Ивара.

– Нарушу слово своё, очерню душу. Да простят меня те, с кем встречусь, после погибли. Ивар, сын старосты, я тебе даю своё благословение. Забудем обиды.

Рогнеда дёрнулась, как от удара, а Ивар весь подобрался да засиял, как начищенная монета.

– Но решение за тобой, дочка, – улыбнулся кузнец. – Только совет отца старого услышь: коль заберёт меня ночь Самайна, выходи за Ивара. Не оставайся одна.

«Не заберёт», – упрямо взмахнула руками Рогнеда. – «Не позволю!»

– Валькирия моя… – столько любви было в отцовских словах, что на глазах северянки выступили слёзы.

Вскоре Ивар ушёл. Локка, допив бурдюк эля, лёг спать.

Рогнеда снова забилась в уголок за печкой. Она уткнулась носом в чёрный плащ, сжала в руках свирель и беззвучно молилась до самого рассвета.

Сначала, по-привычке, молилась неясным образам, которых не знала. Прислушивалась к шелесту можжевельника за окном. Потом, погладив плащ, стала молиться тому, в чьих глазах вспыхивало золото.

Можжевельник отвечал. А вторили ему листья бурые, несущиеся по земле.

«Скоро, родная, скоро…»

Князь

Утром Локка встал ещё до крика петуха. Он начистил свой меч до острого блеска, заточил два длинных кинжала, набил стрелами резной колчан.

Легко пружинили его ноги по двору дома, когда кузнец разминался перед тренировкой.

Впервые за долгие годы Локка дышал полной грудью. Вновь было ему, за что сражаться и, похоже, противник нашёлся славный.

Северянин знал, в чём его долг. Кто бы в ночи к нему ни пришёл – бить его до последней капли крови, чтобы остаться с дочерью. Защитить, приглядеть.

Локка решил, что, если легенды врут, и никто в ночи не придёт, то он дочь заберёт за горы. Покажет земли родные или новые, неизведанные. Уж там то она найдёт достойного мужа, народит ему воинов да валькирий.

Надо было только ночь пережить. Прорубить себе и дочери путь к новому рассвету.

Рогнеда тоже не теряла времени зря. Умывшись ледяной водой, собрав волосы белые в косы вокруг головы, северянка принялась укладывать дрова для костров вокруг дома.

«Свой круг у нас будет», – думала она, не обращая внимания на занозы в тонких пальцах и обломанные ногти.

Когда дрова были заготовлены, Рогнеда собрала в доме всё железо, что могло пойти на подвески. В ход пошли наконечники стрел, обломки отцовских поделок, браслеты и подвесы, которые Локка дарил дочери.

Рогнеда собрала в лесу обломанные ветки, те, что были подлиннее да покрепче, расставила их вокруг дома и протянула через каждую шерстяную нить.

«Никогда мне вязание не давалось, пусть теперь на дело пойдёт», – ухмылялась северянка, не жалея клубков.

В обед к избе старицы пришёл Ивар.

– Отец что-то замышляет, – с порога сказал он. – С вами останусь, коли позволите. Авось, против сына своего не пойдёт.

– Нет, Ивар, – отрезал Локка. – А если случится что ночью? На кого дочь предлагаешь оставить?

– Вдвоём силы больше, – не уступал сын старосты.

– Если кто и придёт за мной, один я могу на поединок чести его вызвать. Вдвоём нам супротив всей армии идти придётся. Не кружи голову, Ивар, ступай к семье.