Надежда Первухина - Любовь – это розы и хлыст

– О, домина Катарина, да помилует вас Спящий, разве можно было усомниться в вашей честности!

– И тем не менее, – моя мать стиснула кулаки. – Они усомнились. Более того, они просто ждали, что я откажусь от испытания. Но я поклялась на Санта-Либре, что невинна и смогла пройти босиком по раскаленным угольям, что видели много свидетелей. Я никогда не забуду их разочарованные рожи! Мессире Томмазо признал своими сыновей, а насчет их белокурости мне сказала свекровь, что, быть может, кто-то сглазил их. Беловолосой же девочке не место в роду Азиттизи! Это страшный позор, и я, клянусь Санта-Либрой, утопила бы ее!

Глаза домины Катарины при этих словах полыхнули жутким гневом. Мне показалось, она даже жалеет, что все-таки не утопила меня, и я заплакала, прижимаясь к мягкой груди Ченцы.

– Мамма-мамма! – пролепетала я.

Это были мои первые слова!

– О, домина, вы слышали?! – радостно воскликнула Ченца. – Она сказала «Мама»! Она позвала вас!

Ченца ошиблась! Я звала ее , потому что именно ее и сочла настоящей мамой, а не эту худую, злую, мрачную женщину по имени Катарина! Я не хотела иметь с этой дамой ничего общего!

И тем не менее, домина Катарина являлась моей родной матерью, а Ченца – только кормилицей, взятой из деревни, принадлежащей моему отцу.

Домина Катарина довольно неловко взяла меня из рук Ченцы и принялась укачивать, приговаривая:

– Перестань реветь, дочь, ведь ты высокого рода! Твой отец был великим воином, первым среди прочих кавальери короля Альфонсо Светоносного! Твой брат тоже скоро станет знаменитыми кавальери, и ему будут принадлежать земли, горы, леса, реки, которые огнем и мечом отвоевал у неверных еще прапрадед Азиттизи! Будь гордой и бесстрашной, дитя! И если уж ты появилась на свет, так живи достойно, не посрамляя своих славных предков!

Вот так я и поняла, что живу , а не просто пачкаю пеленки. Я – отпрыск знатного рода, а значит, должна совершить в жизни много выдающихся дел. Я еще не знала, каких, но знала: обязательно совершу!

Первый год моей жизни ознаменовался еще и тем, что меня, как всякую девственницу, посвятили храму Великого Спящего и нарекли мне имя: Норма.

В старом переводе: такая, как надо . Настоящая. Положенная. Правильная.

Я слабо помню обряд посвящения. Кажется, пришли три стареньких добродушных жреца, бывших слегка навеселе, поочередно осмотрели меня, возложили на домашний жертвенник цветы и фрукты во искупление моего девства (предполагалось, что когда-нибудь я его лишусь, за это и платили вперед). Один из жрецов срезал у меня прядку темных волос и положил ее в особый ковчежец – значит, я теперь зависела только от воли Спящего. Когда придет пора выдавать меня замуж за какого-нибудь высокородного джиоване , жрецы передадут прядку этих волос моему мужу в первую брачную ночь, знаменуя то, что теперь только муж – мой полновластный хозяин, господин и бог.

Конечно, будучи сопливой малолеткой, я всё это понимала смутно. Жрецы, муж, власть… Это представлялось неинтересным. Куда интереснее было постепенно осваивать мир вокруг себя.

Сначала этим миром была моя детская – просторная комната, обитая старинной золотистой парчой с кое-где торчащими нитками. У дальней стены стояла моя кровать, укрытая от нескромных глаз светлым пологом из тафты; под большим окном в свинцовом переплете располагалась длинная скамья с подушками, на которых я обожала сидеть вместе с кормилицей и слушать ее песни и сказки. Большой комод был увенчан зеркалом в резной позолоченной раме (мне не удавалось самостоятельно в него заглянуть, даже встав на цыпочки, так я была мала) и умывальным кувшином с тазом. Но больше всего я любила камин и крошечное креслице перед ним. Я могла часами сидеть в этом кресле и смотреть на танцующие в глубине камина языки пламени. Я думала, они рассказывают мне о чем-то удивительном и чудесном, просто я еще не могу понять их язык… Ченца поначалу очень боялась оставлять меня перед камином одну, но потом поняла, что я не настолько глупа, чтоб совать руки в пламя. Я и камин проводили таким образом много тихих вечеров, и мне было все равно, что творится за стенами нашего замка. Ченца все реже оставалась со мной – ей приказали отлучать меня от груди, на ее место взяли няню. Няня, кругленькая, плотная, суетливая и чересчур заботливая, иногда вызывала у меня чувство глухого протеста. Я не хотела пускать ее в свою малую событиями жизнь, и уж тем более доверять ей как Ченце, свои секреты. Впрочем, секретов было не так уж и много. В числе самых преступных – вытягивание золотых нитей из стенной обивки и лазанье по нижним ящикам комода (ничего интересного, сплошные стопки постельного белья, пересыпанного сухими соцветиями лаванды).

Я болезненно пережила расставание с кормилицей и на память подарила ей жалкий клубочек тех самых ниток, что вытащила из обивки. Я готова была отдать ей свою куклу с отбитой правой рукой или тряпичного утенка, но что-то подсказывало мне, что Ченце игрушки уже ни к чему. Милая, милая Ченца, любившая меня как собственное дитя, а не как отпрыска знатного рода! Пусть Спящий будет благосклонен к твоей судьбе, и самые первые мои молитвы – о тебе.

А потом были вазы.

В хорошую погоду няня, облачив меня в неудобное платье с жестким костяным корсажем, выходила со мной на просторную плоскую крышу кастильона. Я не была слишком живой и егозливой, так что няня практически не следила за моими перемещениями по крыше, занимаясь очередным вышиваньем. Я бродила, уставившись в рыжие кирпичи крыши, изредка поднимая голову вверх, когда какая-нибудь чересчур смелая ласточка проносилась в опасной близости от моих тощих косичек. Я предполагала, что за стенами нашего замка есть мир, такой огромный, что и не вымолвить словами. Но этот мир не манил меня совершенно. Мне достаточно было каменных стен Пьетро-делла-Чьяве, бесконечных запутанных коридоров, освещенных факелами, комнат, в которых таились удивительные вещи, лестниц, уводящих в мечты… Как мне хотелось побывать в них! И однажды я поступила дурно. Я сбежала.

Тот день выдался просто восхитительным по мнению моей няни, и она, прихватив пяльцы, повела меня на крышу. Там она уселась в тенечке и принялась вышивать, предоставив мне делать, что угодно. Я скучливо бродила около каменных зубцов, огораживающих крышу (я знала, что их называют «ласточкиными хвостами»), рассматривала безоблачное небо, не понимая, что такого люди видят в этой бесконечной голубизне… Становилось жарче, ветерок куда-то исчез, и даже на крыше было слышно, как трещат в заросшем рву крупные коричневые цикады. А потом я услышала, как моя милая няня кротко похрапывает, прикрыв фартуком лицо. И в моей голове мигом возникло преступное желание отправиться гулять по замку без ее сопровождения, что мне категорически воспрещалось в силу моего жалкого возраста и телосложения.