Анастасия Шульга - Ванда Здорная и Колдовские свитки

Обряд давался ей тяжело. Мысли путались, сознание время от времени затуманивалось и лишь огромным трудом колдунье удавалось сосредотачиваться на оберегающих словах. Ведка глядела ей в спину тяжёлым взглядом, от которого по спине бежал холодок.

Безуспешно повторяла Ванда ритуал, раз за разом с вызовом поглядывая на ухмыляющуюся Досаду .

Был ещё один способ развеять морок, но одна только мысль о Пустоши приводила ее в ужас.

– Не вини себя. – Сказал на прощание Савелий, – видит бог, ты сделала все, что могла.

***

– Зачем? – Отвернувшись к окну, девушка глядела в черное, как смоль, небо.

– Много ты понимаешь, Березка. – Скривилась Ведара. – Ежели и узрит что – кому от того легче? Савелий ее подле себя посадит, и поминай как звали… А я… Я, – она метнулась к сестре, схватив ее за руки, заглянула в синие глаза, – не век в прихвостнях ходить буду. Вот как городская Чаша совет соберет и нового городского выбирать станет, я уж туточки все свое мастерство раскрою. А как в городничие сяду и о тебе позабочусь. В ведки запишу. Будешь у меня, как у бога за пазухой. А там, глядишь, и Стипко на тебя оком кинет.

– Так уж и кинет.

– Кинет-кинет. Куда до тебя прихлебалке Дорогомиловичне.

Березка зарделась. Что, если Досадка правду говорит?

– Ты меня не выдавай, слышишь? – Зашептала ведка. – Для нас ужом верчусь. Неровня сиротка лагвицкая боярину Стипку, то ли дело сестрица городничей…

– Правду ли говорят, что она внучкой ведьме Юродивой приходится?

– Да кому то ведомо, – сморщилась Ведара, – может и внучка, а может так – седьмая вода на киселе, вот только носится с нею наш Савелий аки с какою цацей. А я тебе так скажу – кем бы эта девка не была, а по вине ее родички мы с тобой голь перекатная без отца-матушки. Она их со свету сжила!

– Это ж… Как же это? – ахнула Березка.

– А вот так! – Гаркнула ведара. – Мала еще. Ступай-ка спать. И ни слова, слышишь меня, ни слова!

Оставшись наедине, ведка вытерла слезы с ланит. Помнилось ей, как в ночь, предшествующую Рождеству в их дом притащилась Верея.

– Кого еще там нечистик привел? – заскрежетал батька. – Ну-ка, Беляна, отвори.

Отворила матушка, а Досада с постелей вылезла – одним глазком на ночного посетителя взглянуть вздумала. Да в тот час же и пожалела. Смотрит – стоит Верея, вся белая, аки призрак, губы синюшные, глаза запали. От холода трясётся и все бормочет:

– Нельзя вам, Белянка, в дорогу. Пропадете вы.

– Пропадете? – Крикнул отец, да кулаком так, что стол пополам и треснул. – А-ну пошла прочь, малохольная! Нечего по чужим домам шастать да страх наводить.

Белянка дверь затворила перед самим ее носом, но к мужу обернулась :

– Гляди, и точно, Орысь. И у меня на душе неспокойно. Давай отложим поездку.

– Отложим? – батька подскочил, как ужаленный. – Ты к кому веру имеешь? Да мы поди как год ждали, пока утрясется все…

Ведара головой мотнула, отгоняя воспоминания, словно назойливую муху.

А Савелий… Ах, как же он непрост. Нынче же вечером приказал отправить повозку, полную золота к дому душегубца Ивана. Золота-то у городского полные коморы. Не иначе, как ведьма при жизни подсобила…

Сестрица у нее дуреха, мала еще; всем верит, в людях лучшее видит. Тьфу!

Досада поморщилась, словно под носом у нее запахло коровьим навозом. Сама она к людям относилась с недоверием, исходила завистью черною, слыша, как звенят золотыми монетами котомки на животах купцов. Ненавидела и настоятельницу Надию, но была с нею связана обязательством.

Надия – властная баба, в три аршина высотою, успехов добилась благодаря труду и упорству, но останавливаться не собиралась. Очень уж ей хотелось осесть в городничих… А чтобы Савелия победить задействовать приходилось и мудрость, и хитрость лисью.

Потому она ведке и платила; собирала о Савелие слухи о дурных случаях, чтоб перед выборами ославить пред честным народом и вырвать победу у закадычного друга.

Не знала Надия, что ведка в хитрости ее обошла. Самые грязные сплетни и нечистые поступки для себя приберегала, а ей пустяки задорого продавала. Дескать, такой Савелий правильный – не подкопаешься.

Но договор есть договор. Надия исправно платила, а потому раз в три седмицы отправлялась к ней ведка с новостями – тут, дескать, судил городничий несправедливо, а вот здесь из казны деньги взял, а куда дел не отчитался…

Размышляя так, она взяла сумку, сложила какую снедь в дорогу и пошла самым коротким и малолюдным путем.

Тропинка, ведущая в Новоград, пробегала змейкою

мимо черной топи. Идет ведка по лесу, песню под нос мурлычет. Вдруг смотрит – боярыня стоит, Дорогомиловична. В белоснежном праздничном платье. Слезы по лицу катятся…

– Что случилось, барыня? – Спрашивает ее Досада, а самой то и лепо на душе, словно меду выпила.

– Заругает меня дядюшка за новые сандалики… В топь они загрузгли, не достать мне. Испачкаюсь – еще более дядюшка заругает…

Ведка ухмыльнулась. Что с них взять, богатеек, белоручек чванливых? И заботы не как у людей, о сандаликах, видите ли думает, когда Досада с утра до ночи Городничему служит за золотую копейку. А много ли купишь на златник тот? мешок муки, да маслице, одёжи какой… Да еще сестрицу малую на ноги поднять нужно.

– Экий перстенек у вас, барыня… – протянула Досада, хитро прищурившись.

Девка мигом смекнула что к чему.

– Понравился? Вы мне сандалики достаньте, а я так уж и быть, подарю. Перстней у меня много, глядишь, дядька и не заметит пропажи!

Вот кащейка, озлобилась на нее Досада! Перстней у нее много, даром раздает. Ей бы в прислужницах годок спину погнуть – гляди, узнала бы цену…

Полезла ведка в топь, сандалики ухватила, тащит, а они будто смолою приклеены… А Дорогомиловична тут как тут ( и платья вымазать не боится). В спину дышит.

– Зачем же вы в топь забрались? – удивилась ведка; Златославка как засмеется… вокруг рта ни морщинки, словно не лицо то вовсе, а маска из человечьей кожи… А потом вдруг как вцепится зелёными лапищами в ведку… Досада закричала, оттолкнула Нечистую и к суши бросилась, только бывшая Дорогомиловична, а теперича девка болотная, проворнее оказалась. Схватила ее за косу и за собою на дно поволокла…

***

Дожидаясь пока все уснут, Ванда собрала колдовские предметы, которые могли пригодиться, сложила в свою холщовую сумку и села на постель, обхватив руками колени. Округлый светильник из горшочной глины бросал по комнате причудливые тени. В ночной тишине она слышала , как ругаются родители, как на чердаке похрапывает домовой Кузьмич и как гулко бьется ее собственное сердце.

Когда ругань умолкла, и терем погрузился в сонную тишину, Ванда отворила оконную створку и скатилась кубарем по покатой крыше.