Жан Легенэк - J & J. Роман

Вчера по телевизору в новостях показывали Францию. У вас там уже во всю готовятся к встрече Нового года: улицы украшают огнями, ставят ёлки… А у нас в городе всё будет серо до последнего дня, лишь в ночь с тридцатого на тридцать первое приволокут откуда-то облезшие сосновые ветки и быстро соорудят возле кинотеатра ёлку на железном каркасе. Потом набросят на нее пару трубок бегущих огней, и всё – праздник готов. А у Вас в Лиможе как?

Новогодняя обнимашка!

У нас отмечают не столько Новый год, сколько Рождество. Но по телевидению все преувеличивают – лампы и гирлянды зажигают теперь значительно позже, ведь нужно экономить. А вот игрушки в магазинах выставляют на продажу с каждым годом все раньше. Это будет будоражить воображение детей, малыши будут два месяца надоедать родителям, пока те не купят им что-нибудь. Доход превыше всего! Капитализм так капитализм.

Тридцать первого мы немного праздновали с женой, нас было только двое. В 00:05 уже легли спать. Мои дети были в Марокко, а дочь жены, которая провела с нами Рождество, гостила у друзей в горах. Мы выпили бутылку шампаньского, ведь Новый год без шампаньского – не праздник. Ели фуагра и слоёный пирог со сладким мясом.

Сладкое мясо? Оно действительно сладкое или это просто название такое?

Видимо, «сладкое мясо» – неправильный перевод для того, что я имел в виду. Блюдо, купленное мной к новогоднему ужину, называется bouchée à la reine (королевский пирожок) и представляет собой прирог с начинкой из грибов, соуса и телячьей зобной железы. Оно вовсе не сладкое на самом деле.

А как у вас прошел праздник?

Тридцать первого не было ничего особенного: ели, скучали. Первого – мама вытащила меня на прогулку.

Первое января – единственный день в году, когда в нашем городе бывает необыкновенно тихо. Все отсыпаются от безудержного веселья, на улицах ни души. Я люблю гулять в это время. Только под вечер начинают показываться редкие прогуливающиеся парочки и мамы с детьми. Все идут в центр, на ёлку. Под магазинами собираются испитые лица. Они с жадностью откупоривают бутылки и пьют пиво прямо на морозе. Впрочем, они там видны всегда.

С праздником я поздравила только родню в Сибири, а больше никого. Ближайшим родственникам звонить неохота, не по интернету же им писать.

Новогодних карточек я тоже почти никому не посылал, мне лень. Но едва получаю Ваше письмо, хочется тотчас же ответить; на каждое Ваше предложение имею десяток своих, не успеваю записывать. Даже самому себе не могу объяснить почему. Ведь я по природе молчаливый, не склонный к излияниям, свои мысли и чувства не доверяю даже самым близким. Иногда меня в этом упрекают, и заслуженно.

Я не красноречивый, импровизировать не умею, но, читая Ваши сообщения, открываю в себе такие неожиданные реакции и способности к живому слову, которых никогда не подозревал. Меня все время тянет к компьютеру, чтобы проверить, нет ли письма от Вас, или чтобы написать ответ. И когда по той или иной причине не могу сделать этого, втайне страдаю. Мне смешно самого себя. Пожалуйста, не рассказывайте никому.

Не переживайте, Жан, я никому не скажу. Мне не с кем говорить о Вас.

Жан, а если бы Вы встретили меня в своей реальной жизни, ну, к примеру, я была бы вашей студенткой или пациенткой, Вы так же захотели бы со мной общаться?

Если бы мы встретились в реальной жизни, все произошло бы иначе. Если бы Вы были моей пациенткой, например, то мы бы не общались в обычном смысле слова. Во всяком случае, мы общались бы совсем по-другому.

Пациенты говорят много, я – очень мало. Они рассказывают о том, что приходит им в голову, иногда получается крайне бессвязно. Я же стараюсь толковать их высказывания – если только толковать удаётся.

Я никогда ничего не рассказываю пациентам о себе. Психоаналитик является не собеседником, а своего рода зеркалом. Он возвращает то, что ему говорят, но отражает и другой возможный смысл высказанного.

Студентам я тоже не рассказываю о себе. Мы общаемся лишь касательно предмета обучения. Здесь, наоборот, я говорю много, а они мало – обычно лихорадочно что-то записывают. Кстати, я перестал преподавать в университете, в этом году я буду лишь консультировать студентов, будущих учителей. Мы будем общаться по электронной почте, а в июне я окончательно уволюсь. Народному образованию я посвятил сорок лет своей жизни, хватит.

Лишь только дома я говорю о себе, но очень мало. От этого мне часто бывает неловко. Жена редко разговаривает со мной, хотя утверждает, что хотела бы чаще. Когда возвращаюсь из Крессака, где по нескольку дней живу в своем доме, всегда рассказываю ей о местных новостях и интересуюсь, как у нее дела. Она скупо отвечает. Вы же, наоборот, всегда удостаиваете меня подробным ответом. Но Вы иностранка, и так далеко…

Надо же, я раньше и не думала, что могу быть для кого-то иностранкой.

Да, Юлия, Вы иностранка. Но утешьтесь: любимая моя иностранка.

Мой муж никогда не обделяет меня общением. Но он бывает грубым, неадекватно грубым. Например, недавно я убирала со стола и стряхнула в раковину крошку. Он заметил и тут же накричал на меня, зачем я засоряю водосток. Мне стало обидно. Я подумала, что ведь Крошка – это я. А он видит только ту крошку, которая упала в раковину.

И все же не разговаривать с ним больше получаса я не могу, мне становится не по себе.

Олег очень любит порядок. (Да, моего мужа зовут так же, как брата). В мое отсутствие полотенце на кухне лежит аккуратно сложенным в специально отведенном ему месте, краны начищены до блеска, а после каждого пользования раковиной он вымывает и вытирает ее насухо. Поэтому, чтобы избежать нервотрепки, я пишу у мамы, живя у нее периодами. Олег с этим согласен, потому что когда я пишу, я совсем забрасываю хозяйство, а он не может смириться с тем, что я не отношусь к порядку с таким же трепетом. Он считает это большим недостатком, особенно для женщины.

А как мама относится к тому, что вы живете у нее?

Нормально. Она ведь до сих пор считает меня своим ребенком. Иногда даже слишком своим. На днях у нее был день рождения. Праздновали в очень тесном кругу – из гостей были только мы с Олегом. Разговор почему-то зашел о моих бывших мужьях (а было их всего двое). Мама выразилась в том смысле, что оба они были ничтожества, и что ни отец, ни она никогда не одобряли моего выбора. Одного из них она обозвала в придачу обидной кличкой.

Что ж, всё верно. Я сама не одобряю своего прежнего выбора, но только зачем об этом говорить? Да еще в таких выражениях. Получается, половину своей взрослой жизни я провела с ничтожествами, тогда сама я кто?

Вы, наверное, подумаете, что моя мама бестактный и грубый человек, но ничуть не бывало. Если бы Вы слышали, с какой деликатностью она общается с другими людьми: слова лишнего не скажет, вопроса неуместного не задаст. Только со мной мама считает возможной такую откровенность – на правах того, что, дескать, она же не чужой человек.