Анна Ковалевская - После Дракона

Для Доры ее младшая сестра была настоящей героиней, но сама Рут стыдилась своего положения и опускала глаза. Почему?

Ее материнство и замужество мало походило на образы счастливых невест и моделей с младенцами на обложках рекламных проспектов и глянцевых журналов.

Ее институтские подруги, узнав о беременности и замужестве, нахлынули бурной и радостной волной, с интересом следя за развитием событий, но вскоре отхлынули еще быстрей и небрежней.

Вымученно улыбающаяся Рут, набравшая 20 кг лишнего веса, с невнятным пучком на голове и синяками под глазами, тазиком нестиранного белья и охапкой невыученных конспектов вызывала стресс, и не только у бывших подруг. К ребенку оказался не готов и Тео. Кто сказал, что послеродовая депрессия – это удел женщин? Нет, у них есть шанс выжить, они вынуждены вопреки всему вставать и выполнять свои обязанности по сохранению жизни, которую они дали этому миру. Послеродовая депрессия – это удел мужчины. Вот кому действительно тяжело и невыносимо понять, почему мир больше не у его ног, и при этом от него требуют активной радости и участия в делах сместившего его преемника.

Тео, даже спустя несколько лет, не смог оправиться от полученной травмы, так и оставшись в образе жертвы любви и раннего отцовства. Последнее, что он сделал со своей жизнью – добровольно отчислился из института. И сделал это в день росписи, преподнеся это Рут в качестве свадебного подарка, чем немало ее удивил. Она считала Тео намного способней себя.

Жизнь в бараке без горячей воды и даже стиральной машинки не способствовала счастью и гармонии. А что важно в обществе? Успех. А как он измеряется? Счастьем. Не важно, кто ты и чем занимаешься, как выглядишь и сколько тебе лет. Если ты излучаешь безудержное счастье и восторг от своей жизни и окружающего мира, то люди выстроятся в очередь, чтобы пожать тебе руку в надежде, что именно им ты шепнешь свой секрет, что от тебя по невидимым каналам и им перепадет хотя бы капля счастья и любви. Но стоит твоей жизни пойти вразрез с картиной безоблачного счастья, все те же невидимые каналы говорят об опасности заразиться несчастьем, словно это болезнь, передающаяся воздушно-капельным путем.

Самый худший вариант – это когда ты была подобна солнцу, пульсирующему светом, и в момент погасла. Окружающие воспринимают тебя как предательницу, обманщицу и шарлатанку. Еще миг назад они жадно вглядывались в твое счастье в надежде применить твои правила в своей жизни и получить нужный результат. А тут оказалось, что результат твоей жизни не дает тебе больше права рассуждать во всеуслышание о добре и зле, давать советы, да и вообще тратить и без того скудные запасы кислорода на этой планете.

Во дворе стояла машина Леона. «Дома», – подумала Дора. Она была слишком погружена в свои мысли, чтобы иметь желание выяснять отношения и уточнять, где он провел вчерашний вечер и ночь.

– Ой, вы посмотрите на ее лицо, прям сицилийская вдова, – Леон, видимо, был другого мнения о ее намерениях.

– Не пойму, о чем ты. Я просто про Рут думала, она ждет ребенка, – начала оправдываться Дора.

– Да? Они его забацали из-за пособия на второго ребенка? Вот халявщики, – Леон уже предвкушал возможность посмаковать последними событиями и своей небрежностью превратить их в заурядные сплетни.

Доре стало обидно за сестру.

– Я не думаю, что его размера хватит на решение хотя бы одной их проблемы. И почему ты так говоришь? Вас в семье четверо, думаешь, ваша мама рожала вас ради пособия?

– Причем здесь моя мама? Ты вообще соображай, что несешь, – у Леона наконец-то появился благородный предлог дать волю эмоциям и блеснуть темпераментом.

Дора знала стихийность его выпадов и знала их причину: ему было неудобно за вчерашний вечер, но так как он по определению не мог быть в чем- то виноват, то злился он на Дору, и вот наконец-то нашел благовидный повод для своей злости.

Дора захотела раствориться в пространстве, но, сделав глубокий вдох и повернувшись к нему спиной, попыталась заговорить самым спокойным и дружелюбным голосом:

– Ты кушать будешь, я тебя ждала и приготовила, – договорить она не успела, тут же поняв, что допустила ошибку, произнеся слово «ждала».

– Ты целый день была дома, что, сложно было хотя бы вымыть посуду?

Дора растерялась. За ведение хозяйства она себе вчера выставила твердую пятерку.

– Какую посуду? Я вчера весь вечер готовила и убирала. С утра ушла к маме, кстати, тебе блинчики передали. Разогреть?

– Мне все равно, чем ты занималась, – гремел Леон. – Ты знаешь, мне неприятно приходить с работы и смотреть на грязную посуду. Я работаю сутки напролет, а ты не можешь сделать мне приятно – вымыть посуду.

Дора, стараясь ступать как можно тише, прокралась к раковине и заглянула в нее в попытке отыскать ту самую гору грязной посуду, которая так разозлила Леона. Но там робко белела одна чашка и тарелка, принесенные с его рабочего стола перед выходом. Она уже была одета, когда заметила их, и не стала мыть, опасаясь забрызгать одежду.

Наверно, она действительно плохо убирала, раз не заметила их сразу. Дора примирительно присела на подлокотник кресла, в котором разместился Леон и гневно раскладывал пасьянс на мониторе своего ноутбука.

– И что это за дурацкая мышка? – он ударил ей по столу. – Ты что, не могла нормальную выбрать?

– Мне эта понравилась, она светится разными цветами. Красиво.

– Ты бы еще новогоднюю гирлянду себе купила.

Дора встала, мириться больше не хотелось.

– Почему ты так со мной разговариваешь?

– Ой, ну началось. А почему я могу дома находиться, только когда тебя здесь нет?

Дора глянула на часы – на работу нужно было идти только через 4 часа. В телефоне упавшей монеткой брякнула смс. Спасительное сообщение напомнило, что мама знает, что поможет ей пережить эту зиму. Знать бы еще, что поможет ей пережить эту жизнь.

Она вышла, закрывая как можно тише за собой дверь, стараясь максимально ограничить количество вибраций, посылаемых ею во Вселенную. «Нужно сходить к врачу», – каждый раз, когда Леон был ею недоволен, ей становилось невыносимо плохо. Начинало щемить где-то в области сердца, немели пальцы рук. Она пила успокоительное, но оно ей не помогало, и она знала, почему. Она все еще любила его и верила ему, и если он кричал ей в лицо, что она плохая, ее организм воспринимал это, как руководство к действию, начиная разрушительную борьбу с самим собой. В такие минуты ей хотелось, чтобы ноющая боль росла, становилась сильнее и, наконец, поглотила ее, больше ненужную ему и нелюбимую Дору.

Зачем ей пальто, она не знала, но нужно было придать хоть какой-то смысл своему сегодняшнему существованию, и для мамы это было почему-то важно.