Ольга Карклин - Роман о любви: Катулл и Клодия. Римское небо. Книга 1. Роман. Переводы. Эссе.

В 61 году от Р. Х. Клодий обвиняется в святотатстве, но, избегая наказания, откупается.

60 год от Рождества Христова. Год консульства Целера Метелла.

Катулл шел по ночной улице. Его немного знобило. Не раз сбившись, плохо представляя, куда лучше идти, он все же относительно быстро вернулся домой. Забрался в постель. Несмотря на усталость, ему не спалось, он все еще был со своей незнакомкой.

Он вспомнил, как в полдень внезапно оставил общество друзей-поэтов. Торопливо попрощался, словно и вправду куда-то опаздывал, и зачем-то пошел к Священной Дороге, словно его там кто-то ждал.

Он вспоминал, как остановился посреди дороги, и как потом увидел ее, стоящую напротив. И этот шар в ее руках.

Ему тогда стало так тепло на душе, словно бы пришел домой.

И еще этот ее взгляд, словно напоминающий о чем-то, вопрошающий, как будто бы он должен был сказать ей что-то важное… Самое Главное…

Он даже не знал, кто она. И уже не хотел знать. Достаточно было ее присутствия.

Он совершенно не запомнил путь, по которому они шли, не заметил особенностей здания или обстановки.

Все, что он видел – это птица, луч и она.

Еще он помнил, что им было хорошо. Невероятно.

Еще он помнил, как она проводила его, как увернулась от его губ.

Как ему не хотелось ни о чем просить ее.

Как он молча прошел через сад и вышел на улицу.

Вряд ли он стал бы искать ее дом.

Вряд ли ему захотелось бы делать это против ее воли.

Ему даже не хотелось знать, встретятся ли они еще.

Но он знал точно, чувствовал всем своим существом, что все будет так, как они захотят.

И еще он думал, что все, что они пережили, это и есть любовь, и доверял этому. Эта сила сама найдет все, что сочтет нужным.

Он проснулся утром бодрый, полный сил. Чувство тепла никуда не ушло. Он вспомнил вчерашнюю встречу. И знал уже точно, что не станет тревожить покой женщины, которая стала ему дороже всех.

Прошло несколько недель.

Отец торопил в письмах, убеждал его поспешить с устройством на службу, ссылаясь на достаточную уже известность в Риме, на связи молодого Катулла, на старые связи отца, влиятельного гражданина Вероны, известного также и в Риме, а не только в Цизальпинской Галлии. Отец писал, что пора бы уже его Валерию стать взрослым.

Выбор был небольшой.

Служить в свите претора или, о чем отец ясно намекал в письмах, у наместника Цизальпинской Галлии и консула Рима Квинта Цецилия Метелла Целера, что считал оптимальным. И изучать юризм у него же.

Катулл через знакомых послал прошение о встрече, и секретарь Целера сообщил ему место и время. Консул назначил визит в своем особняке…

Катулл вошел за темную ограду решетки, прошел сквозь парк, вошел в шикарный особняк консула и доложил о своем приходе секретарю.

Целер, большой добродушный мужчина с особым чувством юмора, хорошо принял его, бегло просмотрел рекомендации, рассказал о новой должности, о сложностях и перспективах, об оплате, довольно неплохой, и после получасовой беседы, Катулл покинул его приемную.

У самого выхода он столкнулся лицом к лицу с той, о ком ни на минуту не забывал.

Она поздоровалась с ним. Резко повернулась и прошла вместе с ним за дверь.

– Люди – свиньи, – сказала она ему, – и так и нужно с ними поступать.

И резко же, не попрощавшись, вернулась в дом.

Поздним вечером этого же дня в таверне, куда он зашел посидеть и немного выпить, он услышал, что у жены Метелла Целера Клодии умерла любимая ручная птичка…

КАТУЛЛ ИГРАЕТ БАНАЛЬНОСТЯМИ КАК КОЛОДОЙ ТАРО.

ЛЮБОЙ ОБРАЗ – ОТВРАТИТЕЛЬНЫЙ ПО СВОЕЙ ЗАТЕРТОСТИ, СМЕШНОЙ ДО ПОШЛОСТИ, ОБРАЗ, ВЫХВАЧЕННЫЙ ИЗ МУТНОГО ПОТОКА СОЗНАНИЯ ТОЛПЫ, КАТУЛЛ ОТМЫВАЕТ, ОТКРЫВАЕТ, ПОДНИМАЕТ, ПОВОРАЧИВАЕТ КАКОЙ-ТО ЧУДЕСНОЙ СВЕРКАЮЩЕЙ ГРАНЬЮ, – И ВСЕ УЖЕ СВЕРКАЕТ, СИЯЕТ СВЕЖЕСТЬЮ И СОЛНЦЕМ.

Он похож на старьевщика, находящего в утиле самые новые, самые прекрасные драгоценности.

Камень, который отвергли строители, стал во главу угла… Краеугольный камень. Что-то из еврейских историй? Что-то знакомое?

ЭТО ЕГО ВЫСОЧАЙШАЯ АЛХИМИЯ, ЭТО ЕГО ФАНТАСТИЧЕСКОЕ МАСТЕРСТВО, ЭТО ЕГО ФИЛОСОФСКИЙ КАМЕНЬ, вот так он добывает свое золото.

…В Риме большое значение придавали наблюдением за полетом птиц, особенно орлов и ястребов.

Считалось, что через птиц изъявляет свою волю Божество.

Образ птицы вообще во всех этносах трактовался как образ Бога.

Поэтому маленькая прирученная домашняя птичка вполне могла восприниматься как благосклонность Божества также.

Предмет печали поэта – птичка. Воробей.

Контекст: отождествление – сам поэт; тот, кто развлекал возлюбленную – погибает.

Здесь как бы предвидение или – программирование? – собственной судьбы.

Может, Катулл видит собственную судьбу?

Стихотворение как эпитафия себе?

С какой точки времени тогда Катулл смотрит на свое настоящее?

Откуда? Из будущего? Из прошлого? Из какой-то еще одной точки – вне пространства-времени?

Это стихотворение о «птичке» может также быть очень прозрачным описанием страсти поэта, и тогда буквально —

«Любовница, возлюбленная, страсть, нежность, радость, наслажденье, моя девочка, девушка, девка, девчонка, детка».

И тогда… это стихотворение станет помесью порно с величайшей душевной интимностью, любовью и пр.

И тогда, да, уже можно лучше понять Рим, пишущий это на стенах и на дощечках…

Потому что итальянское «птица», «avis», что достаточно хорошо разобрал Зигмунд Фрейд в своей работе о Леонардо да Винчи, это слово на городском сленге всегда означало также мужской половой орган, вообще – гениталии. И в рамках этой работы Фрейда это стихотворение открывается еще иначе.