Людмила Захарова - Каким он был. Роман о художнике

– Да, мы многогранны, высокомерны, мы одиноки в меркантильном миру. Мы живем многими жизнями.

– Я созерцатель, я уже не художник.

– Зря, ты можешь, это мелочи… – Я улавливаю в трубке шорохи нового приюта. Связи нет.

Рано или поздно человек сталкивается с реальностью. Дух творческий не обходится без иллюзий, – так думают люди в ином измерении, где дни состоят из будней, ночей для сна – отдыха от кухни, обеда, соседа, родственников, кошек, собак, детей, двоек, квартплаты, очередей, талонов и так далее. Каждый волен измерять свою жизнь, чем вздумается или как придется. Или не придется. Скушные люди плетут веселые коврики из пестрого клубка лоскутков нищеты, решая – как прокрутиться до аванса. Живущие в собственной иллюзии, что они живут, нечаянно сталкиваются с чужой реальностью, удивляются, осуждают. А почему не так, как мы, а зачем же еще что-то. Не до жиру…

На лестничной клетке нас облаяла баба с младенцем на руках, воплями пытаясь обратить наше внимание на то, что она вся в дерьме. Нам ни смешно, ни интересно знать о засоре канализации. Тимею потом досталось от бабульки за оставленную настежь квартиру. А что в ней было кроме половичков? Картина еще не высохла… Разве достойны внимания эти стычки, поиск нового приюта?

Помнится, мы часто смеялись в нашей стране, чтобы не сойти с ума, пробираясь по коридорчикам коммуналок сквозь волны ненависти, шушукания, оскорблений. Фейерверк ощущений, словоблудий, умничанья, жестов, улыбок, толкований снов, гороскопов, рун, нескончаемых песен под гитару на кухне, подпольных концертов, неистового шейка, рока, друзей, налетавших без звонка, наивности, заблуждений, распахнутой души, мусор посторонних дел, а сами события тают, оставив лишь смуту.

Походы на байдарках, автостопом, залеты, свадьбы, аборты, разводы, щелчки по носу от вышестоящих комсомольских вожаков, самообразование – без экзамена по истории КПСС, самиздат из рук в руки на одну ночь, погоревшие на этом, покинувшие страну, – подрубившие карьеру родителям. Мы не золотая молодежь, мы хипповали всерьез, мы сгорали, бились, поднимались… Мы жили увлеченно.

Разве не счастье, быть столь беспечными? Ожоги, как же без них… волны вторых осмотрительных браков, серьезных отношений. Мы думали, что повзрослели… Неопознанная своевременно радость бытия, ненасытная жажда познания, стремление к совершенству, непознаваемому, к Богу и… споры, споры, споры… Невозможная глупость, амбиции. Потери друзей, уходы по-английски из-за осмеянного стишка, утраты близких, невосполнимые уходы…

Сумбур нахлынувших чувств рисует свою версию, а Тимей остается Тимеем – самим собой. Правда только в том, что он и тогда не сомневался в том, кто Автор – Творец – просто Художник. Думать – петь – писать – дышать. Очередная крайность – тайна обитания.

Вспыхнул свет, облив чернилами стекла, чиркнув хрустальной искрой, заронил уверенность в том, что это уже было. Резкий переход. Мир перевернулся однажды. Без тебя. Уходя до вечера, мы не догадываемся об этом. Катастрофы, катаклизмы, неприятности, болезни, но уже без тебя. А музЫка все та же. Стихи новые, сны фантастически правдоподобные, иллюзии, не последние, конечно, но уже в другом мире, где нет сорванных кранов, ненужных людей, неустроенности и досады. В новом доме вырастет добротная уверенность в правильности поступков. Плохо ли это? Хорошо ли?.. Не знаю. Просто без тебя.

Забвению преданное, колкое, зябкое состояние притягивает иглы-шипы миллиона алых роз от Аллы Пугачевой. Как же без нее в ее-то царствование?.. Оборванные нити, клубки, коих не распутать, – бахрома душевных потрясений свисает лохмотьями посеревших от пыли декораций. Спектакль сыгран.

– «Однажды мы проснемся знаменитыми…» —

Ты предвосхитил и это таинство, жизнь состоялась и даже устоялась. Зачем без тебя? Ощущение праздничного восхищения свойственно немногим. Именно это ушло из будней, оседая полотнами на стенах чужих. Нам оставалось чистое полотно и предвкушение любви, чувство более острое, чем долгий праведный брак. Осознанное одиночество…

Зажмурившись от света, надо успеть скрыть мир осколков мыслей, незаписанных, невысказанных никогда, никому… Просто нЕкому. Уход в себя от забот, страданий, интриг, разочарований приносит наслаждение покоем.

Антон привлек к себе жену, пробуя заглянуть в глаза, но она уткнулась в плечо, желая скрыть воспоминания.

– Привет, Лисенок, что там нового за окном?.. —

Она задернула шторы, чмокнула в щеку и задумчиво осмотрелась. О том, что в доме были гости, он догадался по запаху кофе. Он с удовольствием заметил нетронутую чашку, приятно быть уверенным, что не будет повода для сердечной аритмии у Лисоньки. Его забавляло выражение ее лица, – ребенок, желающий схитрить, будет помалкивать весь вечер. Но Алиса сразу сообщила о визитерах, что никакого беспокойства не вызвало у Антона, некоторое внимание к увядающему бизнесу было бы полезным, даже через жену.

Утренний визит обошелся дешево, а памяти маловато, но все кадры удачно получились, кроме Катюшкиного дня рождения, заснятого в лесу. Он посчитал количество листов фотобумаги, только для нее, распечатал сенсацию и осторожно раскидал по голой стене комнаты.

В полумраке прихожей дама в длинном платье словно отшатнулась от внезапного порыва Семена поцеловать ей руку. Картина «Дефиле». Это она – в черном вечернем наряде, усыпанная бриллиантами, на миг застыла в свете рамп и сейчас резко развернется, чтобы исчезнуть. «Лучом полоснула по сердцу», – пишет Тимей. Художник может мечтать, сочинять. Но в такие совпадения сложно поверить. Она существует! И двигается в жизни как на полотне и в тексте. Он талантлив. А ей пятьдесят лет! Не может быть. Какие живые глаза…

– «Отчаянно живой»… – Это непонятно. Совсем. Она нарочито не включила свет в коридоре, чтобы скрыть свою взволнованность. Что-то скрывается за этим, однозначно.

На курсе его называют ловцом сенсаций неспроста. Если бы он не закутил с кудлатым поэтом Онисимом, назвавшим себя последним Скитальцем, в его огромном подвале, то вряд ли удалось бы узнать о существовании Незнакомки. Поэт стенал под гитару, иногда прерываясь, чтобы впасть в экзальтацию, крича о несправедливости, брызгая слюной и запивая разочарование от прочитанных чужих «стишков» то пивом, то водкой. Он устал швырять журналы и уже тыкал воблой в страницы, где напечатали какую-то куклу с бабьей чепухой, а ему тогда позарез нужны были деньги. Он был молод и влюблен, влюблен в богиню – не меньше! Он икнул, значит, уже готов.

– Если бы не эта стерва (имени богини он уже не помнил), вылепленная мною собственными руками, то разве я бы пал так низко? —