Людмила Захарова - Каким он был. Роман о художнике

Антошка поплелся к брату, надеясь отвлечь его и образумить. Задевая друг друга, расселись. Родителей всегда что-то забавляет: «Размашистая теснота!»

– Ха-ха, не смешно. – Антошка сглотнул слюну, попробовал суп. Чертыхнулся.

На нем застыли спокойные глаза матери, протягивающей солонку. Сын взорвался и не сразу понял, что произошло. Крупные и очень соленые слезы хлынули градом по щекам, разъедая губы. Антон отвел его умыться, не проронив ни слова. Красный Антошка быстро отобедал, а маман привычно закурила, гадая – кто первым потянется к неубранной посуде, чтобы кокетливо шлепнуть по рукам: не лишайте меня женских привилегий. Смешливая улыбка играла на лице, а отец вновь увлекся папками Евсея, словно у брата нет иных проблем, словно сегодня они вернутся к Нинуле, и все пойдет своим чередом.

Евсей и Антон разбирали старые бумаги в кабинете. Антошка поболтал по телефону, одел наушники и прилег на диван, мечтая тяпнуть водочки, когда освободится кухня. Он очнулся от холодной ладони на лбу: извини, малыш. Он отвернулся, но сладкие запахи с кухни окончательно разбудили его. Семейство заканчивало завтрак, а на часах было десять утра. Он удивленно буркнул: «Доброе утро», – спешно умылся. Евсей ушел, сосредоточенно глядя под ноги. Антошка занервничал.

– Почему меня не разбудили в школу?

– Зачем? Ты же не учишься, хочешь – иди, работай или собирай еду на помойке для собаки и кошек. Ты их натаскал к Нинуле, ты их и корми. Сегодня же заберешь их, она телефон оборвала. Антошка опешил и основательно покрутил пальцем у виска, выпучив глаза на довольных собою предков.

– Чокнутые… А я, меня вы обязаны содержать.

– Ровно на двадцать процентов от бюджета. Будешь получать с первого числа, и заботиться о себе сам.

– Я ничего не сделал, подумаешь, неделю прогулял, можно и справку сделать. Я буду, буду учиться, не в армию же идти! – Кричал Антошка.

– Сынуля, милый, нам не нужны одолжения. Ты жаждешь свободы, вот и ступай, привыкай к ответственности. И Евсея не трогай, ему не до тебя. Мы за тебя твою жизнь не проживем. Нам не удалось тебя научить, жизнь научит. Лекции читать бесполезно.

– Вы не даете возможности подумать! Где ваша родительская совесть? Я что – инкубаторский? Вы корыстные деспоты, вы Нину не знаете… А ей просто надоело ждать его каждый вечер, никуда его не вытащить. Она от скуки завела любовника, а Евсей лопух – всегда будет удобным мужем. Он домашний, доверчивый, вы его сделали таким – скучным.

– Постой, Антон, – остановил его отец, – ты хочешь сказать, что Евсей знает об измене жены? —

Антошка воспользовался замешательством родителей и начал жадно уплетать блинчики с колбасой, вареньем, кофе. Обескураженные родители забыли угрозы, ел он уже спокойно и с удовольствием, переведя стрелки в сторону от себя.

– Боже мой… – прошептал Антон, если бы ты позволила себе такую глупость, убил бы тебя без предупреждения.

– С ума сойти, – выдохнула маман. Взгляд стал мягче, – Антош, возвращайся скорее и не болтай лишнего. —

Дверь за сыном захлопнулась. Алиса привычно смотрела из окна. Во дворе сына остановили сверстники, их вид и жесты вызывали отвращение. Тошка шарил по карманам, получив тычки в спину, скрючившись, поплелся дальше. Ком жалости подкатил к горлу. Как оградить чадо от улицы, если ему скучно дома, и жажда приключений неистребима.

У Евсея всегда было много интересов, не было лишней минуты – кино посмотреть. Фанатичную отрешенность скрасила своевременно возникшая Ниночка… Такого поворота следовало ожидать… Алиса стояла, прислонившись к стене, и наблюдала за торопливыми сборами Антона. Просьба остаться дома, готова была сорваться с губ. Он чувствовал это.

– Нет-нет, Лисенок. Я и так довольно задержался. Не могу. Ты только не волнуйся, не забывай таблетки принимать. Ладно, все проходит, и это пройдет. И плохое и хорошее. Переживем и это. После трех суток твоей реанимации, все остальное мелочи жизни. Отвлекись, разбери архив, мы там напылили. Не скучай, договорились. —

Антон ушел с невозмутимым выражением лица, что успокоило Алису. Побыть сейчас одной, пожалуй, лучшее в сложившихся обстоятельствах.

Алиса поправила лампадку, застыла, вглядываясь в иконы. Из века в век с благодарением подходили хранительницы очага, окончив домашние хлопоты, не загадывая, что будет дальше, полагаясь во всем на волю Божьею, инстинктивно хранили созидательную энергию семьи. Одухотворенные лица родственников на твердых коричневатых фотографиях кажутся не реальными. В двадцатом веке им не было места… Непостижимая мудрость передать свои незабвенные черты, милые привычки, жесты внучкам-правнукам.

Навещая родителей, она всегда удивлялась их противостоянию и насмешке ударам судьбы. Отчаяние, депрессия, экзальтация чувств до крайности – столь частые у богемы – ее среде обитания, им были просто непонятны. Рядом с ними рассеивались черные мысли, страдания казались смешной тратой времени, а сигарета – оскорбительно некрасивой. Дни напролет скрипела яблоня, царапая стекло, но звуки уже не раздражали, будущее не казалось рыхлым, а строило смешные рожицы в помутневшем зеркале… Как бы то ни было, жизнь продолжается.

Добродушие и юмор благоверного ненавязчиво приручили ее к быту с домашними пирогами, к комфорту и беззаботности. Хрустальные замки фантазий кропотливо оберегались мудрыми доводами. Мифический семейный очаг согревал сквозь годы, возвращая к вере, к здравому смыслу существования, терявшемуся в творческих изысках.

Контраст белого и черного. Магия удачной линии, сметающей изобилие соскальзывающих движений, собранных единым символом. Поздняя осень, первый снег на черной пашне, зябнущие ноги, надоевший ремень безопасности, внезапные ухабы, стряхивающие сонливость и озноб на пустынной дороге в провинциальный городок. Двух – трехэтажный центр обветшал, потеряв хозяев. Несговорчивый частный сектор остался нетронутым. Новостройки строились на пустырях да кладбищах – ближе к заводам-фабрикам. Дореволюционные бревенчатые пятистенки крепко осели на фундаментах, отчаянно сопротивляясь делению на коммуналки, являющие личную жизнь семьи достоянием пересудов. Заросшая цветущими кустами сирени и вековыми липам улочка очаровала родителей Алисы, до сорока лет скитавшихся по Союзу в поисках пристанища. Родившиеся в год коллективизации в семьях единоличников, они чудом выжили и сполна отведали советского режима. Голод, тиф, война, лагеря – у Гитлера и Сталина да еще по рогам* пять лет. Зеленая тишина сулила забвение и оседлость, детям пора было учиться. Только дух Скитальца выкрал самое дорогое в жизни родителей – неугомонную Алису, для которой любой дом был мал и тесен.