Людмила Захарова - Каким он был. Роман о художнике

Менялись адреса, но первые детские воспоминания хранили свет свечи на подоконнике, мама читает вслух, отец отдыхает, закинув правую руку за голову на высокую подушку, на другой постели брат старается поглубже зарыться в одеяло и быстро засыпает, отпихивая сестренку. Отложив книгу (Фабрика смерти), мама берет пяльцы и включает радио для полуночников, гаснет свеча и только папироса папы мерцает в ночи, иллюстрируя рассуждения диктора: «стоит ли зажигать звезду»?

Девяностые восприняли без удивления и страха, – что хрущевская оттепель, что горбачесвкая перестройка добра не сулит. С властью лучше не спорить, а держаться подальше от стада баранов, которых поведут на бойню, у безбожной власти правды не жди.

Огонек свечи тонул в растаявшем воске. Тонул долго и неохотно, источая запах церкви и вновь взмывая сквозь длиннохвостый чад. Догоревший трепет светился синим, и наступила неожиданная тишина. Тишина способная перевернуть мир. Тишина, которой наслаждаются, наслаждаются в предвкушении… Тишина, обнажающая дно души. Проникновенная тишина вселенной скатывается с листа оттаявшей росинкой и, кажется, сейчас навеки сомкнутся объятья, и невысказанное нахлынет безумием девятого вала. Навзрыд. Взахлеб. Глаза горят и видят в темноте.

Мамуля включила свет. Вот и вечер. Тимей восхищен домом, семьей. Слова неумстны, все предопределено. Привычно зашуршал карандаш по бумаге, мамуля смущенно улыбалась вниманию, но не кокетничала… Кроткая, маленькая мамулечка не упрекнула дочь за неправедное поведение. Для родителей – рождение детей – чудо, награда за все пережитые скитания, смысл их выживания в нечеловеческих испытаниях, просто Дар Божий. Остается только любоваться, помогать, оберегать.

– Милые мои, ненаглядные, – всхлипнула Алиса, – как мне не хватает вашей жизнестойкости…

Нет, мы не ждали безоблачности, но к чему мы готовили себя? Это странно и слегка неуместно, когда все минуло, когда приветливый уют выстроен собственными руками, зрелость, умудренная опытом, старательно избегает пылких ошибок юности, обманувшей нас…

– Колорит поблек, – холодно заметил бы Тимей, заново набирая палитру красок. —

А может быть, это не холод, а обычная сосредоточенность. Алиса не любила разброд неоконченных дел, не укладывающихся в строгую последовательность, снижающую временные затраты на дела обязательные к исполнению. Когда-никогда, но надо разобрать архив, набросать рассказик о Тимее, раз уж сорвалось обещание с уст…

____________________________

* Поражение в правах.

Привычка к пунктуальности не раз наказывала Алису, сталкивая с людьми необязательными. Едва она забралась на стремянку, открыла антресоли, раздался звонок в дверь, что-то рухнуло, посыпались пыльные эскизы, рулоны полотна, ватмана, окаменевшие краски, задубевшие кисти. Держать за полку, она проверила устойчивость и дотянулась до потайной папки, распавшейся в руках. Пол усеян пожелтевшими конвертами и бумагами. Хронология потеряна, а Тимей редко ставил даты, восстановить порядок по памяти вряд ли удастся.

Сменить обстановку не значит – сменить образ жизни, от себя не убежать. Ну и денек задался, а если собака ворвется, то все погибнет. Голос сына фальцетом загонял рыжую колли в ванну, а сиамский кот уже поглядывал, – как со стеллажа перемахнуть в открытые дверцы. Выставив кота, она молча захлопнула дверь к себе: потом-потом… Она не знала, куда положить ворох писем, папка рассохлась. Когда-то она собиралась использовать их для романа, скрыть под литературным флиртом чувства, пока все герои были живы. Пожелтевшие листы выпали из некоторых конвертов, она стащила пуфик с дивана, сидя было удобнее складывать, чтобы не порвать ветхие страницы. Взгляд невольно стремился прочесть обрывки, и отложить на потом – казалось безумием.

«Кто-то так вскричал, запрокинув голову, – это был я, Мадам… Замечу, однако, что родственных душ много, с кем можно общаться без слов. Как правило, это единомышленники, не обязательно, что они из прошлых жизней, может быть, из будущего. Я написал – в самолете вот такую дрянь, думая о тебе.

Когда тебя предают.

Ощущение – умираешь,

И воздух глотаешь-глотаешь,

Как во сне от змеи убегаешь…

А всего лишь – тебя предают.

…Я полмира перелетел, а ты не пришла, хотя устроители выставки клялись, что пригласили тебя. Конечно, я мог остаться, билеты дороги, но дочка была с нею, не застав тебя, я сразу вернулся к ним».

«Сегодня солнечный день, ясное небо, уже 17 апреля 1999 года – тринадцать лет нашего знакомства – сие немало в нашей быстротекущей… Где ты? В каких мирах витаешь? Хотя… я сам уже так далеко от всего, ото всех. Но я жду, помни. Целую, Тимей».

Коммуналка перестала быть таковой, Алиса оккупировала комнату соседа под мастерскую. Но сосед жил в доме престарелых, и присоединить вторую комнату на законных основаниях в ближайшее время не предвиделось, – по завещанию она отходила к его сыну. Каждый приемный день в департаменте жилья ее выпроваживали как разъяренную кошку после битвы с овчарками, Антошка помогал ей неистовыми воплями. В день, когда дали бумагу о предоставлении субсидии на покупку квартиры, у нее подкосились ноги, пришлось вызвать скорую, мужа, – гипертонический криз. После двух недель в больнице, она спокойно выбрала вариант вторички в своем районе, оставляя право на свое приватизированное поэтическое убежище. Противоречий не было, все пошло гладко и быстро.

«…Очень жду вестей от Вас, я ничуть не изменился, по крайней мере, для Вас. Ваш Тимей».

Затяжная юность кончилась. Подступила осень. Холодная неотапливаемая неделя в Москве, скудные заработки корректора, случайные. Странный конверт, с двух сторон оклеенный трехкопеечными марками, без обратного адреса, без единого конкретного слова о том, что происходит. Шутка? Забывчивость? Стихи…

Прочитав крик души, она всплакнула и окончательно расстроилась. Складывала стопы на столе: письма, конверты, наброски, акварели. Нужна коробка и уединение. Были молодыми, влюбчивыми, но четко знали, нельзя предавать себя. А сегодня взрослые, мудрые, затравленные условностями, себя забыли…

Антошка еще раз стукнул в дверь: «Мам, к тебе пришли». Открыл дверь и поразился беспорядку.

– Мам, зверюги со мной в гостиной, уже обнюхали свои места. А Евсей пусть в моей комнате живет, ладно? Я сварю сардельки, хватит на всех… Мам, там тебя ждут. —