Катерина Зарудина - День святого Валентина

Она боялась стать рабой. «Тоже мне “Раба любви” нашлась», – думала она порой, усмехнувшись невесело. Рабой повседневной рутины, вязкой бытовухи. И еще она сама панически боялась произносить это слово – «мы». Ее всегда пугало растворение, потеря собственного «я». Да и просто потеря своего пространства, священной родной территории, на которую вторгался чужак и топал по ней без разбору, оставляя грязные отметины. Может, перед глазами был пример родителей? Мама отдала отцу всю себя, без остатка, а он оставил ее и пошагал дальше по собственной дороге. Может… Но мужчины все же отличались от мороженых карпов, и когда-нибудь наступала та самая минута. Когда они нарушали эти долбаные границы системы или произносили что-то в душевном порыве. Тогда ее словно отбрасывало от него на миллионы космических лет и она убегала. Обычно не оглядываясь на покинутого. В ее организме, памяти стирался файл, связанный с проявившим себя мужчиной.

Когда это начало происходить? Наверное, в школе. Ей нравился один мальчишка из их класса – Димка Самсонов. Он выглядел взрослее других, к ботаникам явно не относился. На катке, где они с Васькой проводили каждый зимний вечер, Самсонов носился с клюшкой быстрее и увереннее всех остальных, точно забивая в ворота черный кругляшок шайбы. Это зрелище доставляло Вале эстетическое и, теперь уже можно твердо сказать, эротическое наслаждение. Был, правда, один опасный момент для Валиной жизни, когда она наконец-то под конец зимы научилась делать «пистолетик». Он долго ей не давался, но когда все получилось, она бороздила огромный каток на одной худосочной ноге, гордо выставив вперед вторую. Лед залили накануне, и он был гладким как стекло, на котором можно было выписывать смелые кренделя. Внезапно ее смели, врезались коньками в ладони и хорошенько треснули по спине клюшкой. Сначала она ничего не поняла, попыталась сама встать, отряхнуться с улыбочкой и покатить исполнять «пистолетик» дальше. Но, увидев расширенные глаза сестры, ей вдруг стало ужасно больно, захотелось всплакнуть, да и народ вокруг испугался не на шутку, потому что ладонь была рассечена, и зеркальный лед, окропленный алой кровью, смотрелся достаточно эффектно. Зашивать Валя отказалась наотрез, поэтому рана долго не заживала. Остался маленький розовый шрамик.

Самсонов подарил ей золотистую коробку конфет «Осенний вальс», маленький веник мимоз на Восьмое Марта, и дальше этого дело не заходило. Их выпускной был похож на скучное родительское собрание, на котором все зевали, и когда Валя потом слышала от кого-то, что у них якобы выпускной прошел по всем статьям ударно, со страстными поцелуями и тисканьями во всех углах подряд, она говорила, что все это сказки. Школу закончили, началась новая насыщенная жизнь, в которой не оставалось места старым друзьям, преподавателям казарменного типа и прочим очаровательным ностальгическим воспоминаниям. Она готовилась к сессии, которая была не за горами, умирала над учебником по анатомии, как вдруг однажды раздался робкий звонок в дверь.

– Валюша, это к тебе, – сказала мама.

Валя вышла в коридор, подошла к двери и увидела на площадке улыбающегося Димку и его приятеля. Они застенчиво мялись, чуть покраснев, сжимая в руках мокрые от снега кроличьи шапки-ушанки, и были похожи на первоклашек.

– Прив-е-ет, – растянуто от удивления произнесла Валя.

– Привет, – улыбнулся еще шире Димка, продолжая безжалостно комкать шапку. – Проходили мимо памятника, вспомнили, что ты здесь живешь. И вот, решили навестить.

Валя так растерялась, что даже не предложила им зайти. Хотя бы на пять минут. Так они и простояли втроем целый час на площадке, громко гогоча – физически здоровые существа, не обремененные никакими заботами и не знакомые со взрослыми печалями. Естественно, вызывая явное неодобрение Елены Васильевны, которая, не выдержав и пяти минут, широко распахнула дверь, демонстративно окинула незнакомцев своим коронным взглядом и процедила: «Здрасте». Этим она, правда, никого не испугала и не смутила.

Валя после этого неожиданного визита стала перезваниваться с Димкой, пару раз прошли по парку, все было мило. Через некоторое время ей позвонил приятель Димки и сказал, что Самсонова забрала «скорая» с острым приступом аппендицита. Назвал адрес больницы, и Валя, как сумасшедшая, помчалась туда на следующий же день. Она летела как на крыльях, искренне переживала, и ей нравились собственные ощущения. В палату она тоже влетела. Димку уже прооперировали, он лежал весь перевязанный, беспомощный, но не несчастный. Вид у него был скорее изможденно-героический. У кровати сидела его мама, с которой Валя наконец-то познакомилась. Так она ездила в больницу каждый день, не отдавая себе отчета в собственных действиях. Все было продиктовано чистым инстинктом, каким вот только, не совсем понятно. Заметила лишь мельком, что у ее «подопечного» взгляд заметно изменился за время ее посещений. Странный стал взгляд.

Приближался Новый Год, дома достали с лоджии искусственную елку с игрушками. Елку собрали, как всегда, бурно чертыхаясь. Дружно потея, водрузили золотую пику, и будто дыхание перевели. Уф… Стало легче. Может, потому, что понимаешь, что конец года, когда не осталось никаких сил и иллюзий, – вот он, и Новый год воспринимаешь буквально как новую точку отсчета, после которой все будет иначе, намного лучше. Должно быть. Будут любовь, деньги, в конце концов, и желания все исполнятся. Поэтому так отчаянно веришь во всю эту астрологическую ахинею, сулящую лучшую жизнь. Все это внушает оптимизм.

Заключительным аккордом в украшении елки являлась Снегурка. Интересно, что она изначально была без Деда Мороза. Стояла под елочкой всегда одна, такая самостоятельная, деловая и вся в вате. В новогоднюю ночь девчонки ложились, но никогда не засыпали сразу. Ждали. Ждали, когда папа, как партизан, на цыпочках проскочит мимо их комнаты и положит к ногам Снегурки долгожданные подарки. Что-то один раз у него не заладилось, он зацепился за гирлянду лампочек и рухнул в обнимку с елкой, сказав что-то коротко и ясно по поводу Нового года и жизни вообще. Папа, папа, Дед Мороз ты дорогой и единственный…

В этот раз праздник решили отметить нестандартно, в большой компании, где-то в Кузьминках, о существовании которых Валя тогда только слышала. Димку перед праздником выписали, и он должен был зайти за ней, чтобы ехать вместе на грандиозную, как он выразился, вечеруху. Вале стоило больших трудов тогда отпроситься у мамы, которую Василиса уже нагло уболтала и уехала на два дня на дачу к знакомым из института. Самсонов зашел за ней часов в семь, мужественно держась за бок, слегка покряхтывая и передвигаясь со скоростью черепахи. Он предложил сначала пойти к нему, перекусить, а часов в девять двинуть в загадочные Кузьминки, потому что ему так будет легче. Да и мама его там что-то приготовила вкусное… Когда они вошли в его квартиру, стояла глубокая тишина. Квартира была большая, коммунальная, каждый шаг отзывался эхом, но, видимо, все соседи куда-то разбрелись.