Татьяна Чебатуркина - Возвращение-2. Повесть

«Главное, спокойствие, – приказал себе Женя. – Эту бюргершу нельзя злить. Иначе испортит своей истеричностью всем времяпровождение в Москве, включая дочь».

Он неторопливо отодвинул располневшие руки со своих плеч и спокойно, сам удивившись своей выдержке, сказал:

– Здесь во всех номерах видеокамеры, дорогая. Ты же в России, не забывай! Я еду сейчас домой к своей молодой жене. Поговорим завтра. В одиннадцать часов я заеду за вами, и мы пообедаем в ресторане. Эрика, спокойной ночи!

На часах было три часа. У дежурного администратора, дремавшего у большого телеэкрана с приглушенным звуком, он оплатил небольшой скромный номер, находившийся на другом этаже, в противоположном конце отеля, чтобы избежать даже случайной встречи в это невозможное для прогулок время с проснувшейся страстью бывшей супруги.

А если Саша, не дождавшись его, представила именно такое продолжение или, вообще, другой исход встречи в аэропорту Шереметьево?

«Бедная девочка. Нужно было позвонить раньше. А сейчас таким поздним звонком не только напугаешь, но и лишишь сна. Вот навалилось все сразу», – это была его последняя мысленная фраза, прежде, чем он провалился в беспокойный сон, едва натянул на себя мягкое одеяло в хрустящем крахмальном пододеяльнике, приказав себе подняться ровно в семь часом.

Пятого января Саша утром после отъезда Жени сходила в супермаркет, увидела аппетитные плоды яркого заморского перца. И вдруг ощутимо почувствовала аромат солнечных овощей на высоких устойчивых кустах в огороде, с длинными на полметра толстыми корнями. Когда с глянцевых, словно облитых растительным жиром, гигантов, с пятизвездочных скромных белых цветков, не задерживаясь, сбегают струйки воды из шланга или лейки. И земля, вздохнув влагу, начинает благоухать тем неповторимым запахом солнца и свежести, который неудержимо привязывает к себе на всю жизнь любого сельчанина.

Фаршированные рисом, мясом, овощами перцы в томатном соусе были их фирменным семейным блюдом, и теперь уже на лестничной площадке этот летний аромат встретил Женю и Эрику.

Поговорить с матерью Эрики в боулинг-клубе Жене не удалось. Было шумно и слишком людно. Да и его девочка не отходила от него ни на шаг, шепнув:

– Папочка, я очень хочу посмотреть твою жену.

Саша стояла у накрытого стола на кухне в черных брючках, подчеркивающих ее стройные ноги на высоких каблуках, в тонком шерстяном джемпере с открытой шеей, с закрученной высоко на затылке косой. И, действительно, они были почти одного роста, но Эрика в сапожках без каблуков была в жизни уже выше Саши.

«Оставить ее в России на учебу, – вдруг подумал Женя, – выучить языку, а Саша найдет с ней общий язык, несомненно».

Но сам себя вернул на землю: «Мечтать не вредно». Ведь ему предстояло сейчас до праздничного вечера в Кремлевском дворце быть переводчиком у двух любимых им Саши и Эрики в этом непростом диалоге.

Бывшая супруга скривилась презрительно, когда Женя сказал твердо:

– Ты займись собой. Через два часа мы за тобой заедем, – и завез Марию по пути в разрекламированный фитнес-клуб, оставив ей одну из своих кредитных карточек.

Эрика молча обошла всю квартиру и остановилась перед нарядной сосной. Саша тоже молча включила всю цепь гирлянд, которые были в виде разноцветного бегущего дождя на шторах, в проеме над дверью и на самом дереве.

Да, Москва зимой, особенно в период зимних каникул, с многометровыми празднично разукрашенными волшебницами-елками на площадях и у станций метро, с бесшабашным разливом световых, не повторяющихся картин, завораживала, опьяняла бесконечным буйством фантазии, огромными вложениями на это торжество света, простора, разгула северного карнавального парада над холодом, вьюгами, злыми морозами.

Эрика застыла, очарованная световой гармонией в зале, а, может быть, просто привыкала и со своей детской непосредственностью и прозорливостью давала возможность собраться, прийти в нужное состояние отцу и его жене. Или она просто старалась рассмотреть и запомнить незнакомую женщину, ставшую спутницей, заменившую ее мать на жизненной дороге отца.

В комнатах вкусно пахло летом, травами, мясом, и эта мудрая девочка легко разрешила все вдруг зависшие в пустоте молчания проблемы:

– Папа, я хочу есть. Очень вкусно пахнет.

Женя перевел, и сразу все пришли в движение, как куклы в детском музыкальном театре – тряпичные, тростевые – вдруг оживают от умелых, старательных, талантливых рук артистов на сцене ненастоящей, призрачной жизни, и вдруг незаметно погружаешься в разыгранный мир глубоких человеческих страстей.

И, услышав о таком детском непосредственном желании в переводе отца, Саша, вся напряженная, не ждущая ничего хорошего для себя, вдруг увидела смущенную, скованную девочку-подростка, которая тоже внутренне боится сделать что-нибудь не так, обидеть немного растерявшегося, зажатого отца, который явно с неохотой согласился на эту встречу. И, как заметила Эрика, у которого было непонятно виноватое лицо там, в боулинг-клубе, когда он позвонил по телефону своей новой жене, о чем-то говорил одну минуту, а потом выскочил в фойе, словно Эрика с матерью могли понять без перевода непонятную русскую речь.

Саша молча стояла с половником у плиты, в данный момент очень сожалея, что за долгие годы, отгородившись проблемами своей семьи, школы, у нее даже не мелькнула мысль выучить иностранные языки заочно на курсах ЕШКО, по телевизору, да элементарно за деньги у учительницы иностранного языка. Ведь вряд ли бы она отказалась. Но нет, просто не хватило ума. Приземленность, предопределенность жизни в рамках сельской обыденности, неверие, что можно выскочить за рубеж, представление, что языкам учат своих отпрысков только обеспеченные и продвинутые родители, – теперь создавали проблему непонимания, отстраненности.

И как когда-то Женька сказал зло: «Теперь с турника не слезу», – Саша вздохнула с сожалением: «Если бы знала языки! Обязательно выучу и немедленно английский! А ведь учила немецкий язык в школе семь лет и два года в университете, научилась читать со словарем и понимать, о чем идет речь по отдельным словам, и все. И сейчас можно было только догадываться, о чем девочка спросила у отца. Будет ли она борщ? Или сразу наложить Эрике дымящиеся аппетитные перчики?»

Эта немота, глухота живого человека, когда даже прекрасная мелодия зарубежной песни гаснет, теряется от невозможности услышать поэзию слов, и все из-за собственной самоуспокоенности, самоуверенности, не требовательности к себе, что знаешь неплохо свой собственный русский язык и хорошо, и достаточно, или просто от ограниченности мышления, что все знать невозможно.