Дмитрий Самойлов - Медсестра. Сборник произведений

Лицо ее было спокойным и серьезным. Она сосредоточенно занималась своим делом, очень важным. Никто не смел мешать ей. Левая рука ее лежала на столе, рядом стоял флакончик треугольной формы с открытой, сдвинутой в сторону крышкой. Она аккуратно снимала крышечку, которая одновременно являлась кисточкой, чтобы сделать несколько штрихов, затем вставляла кисточку на место, а левую руку отводила в сторону и, поворачивая вслед за ней голову, внимательно смотрела на результат то, отдаляя, то приближая к себе руку. Если кто-нибудь в это время нарушал ее покой, она сначала поднимала ресницы, затем вскидывала голову и зычным красивым голосом резко окрикивала шалунов. Ее голос слышался далеко. Обрывки ее фраз часто звучали у меня в голове, повторяясь и чередуясь в разных сочетаниях.

Если это не действовало, тогда она вставала, повышая голос. Все ее загорелое тело напрягалось под легким платьем, и она спешила в нужное место. Власть воспитательницы, и ее сила были безмерны, не имели границ и распространялись далеко вокруг. Для меня она была самая сильная и самая красивая. Однажды к нам забрела большая дикая собака. Дети разбежались. Но Елена Ивановна прогнала ее, взяв в руки палку. Она не испугалась, как остальные, а смело пошла навстречу опасности и победила ее. Волосы ее при этом красиво ниспадали на плечи и колыхались при каждом шаге. Она хотела расчесать их, но не успела, лишь сняла заколку.

– Дети! Собирайте игрушки! Уходим! – крикнула воспитательница. Она два раза хлопнула в ладоши:

– Анечка, перестань, слышишь? Настало время обеда!

Я сидел за столом и медленно водил по почти пустой тарелке, размышляя: «Когда придет мама, она принесет конфеты». Конфеты, это как деньги, с ними можно, если не все, то многое. Мне нравилась одна девочка с длинными волосами. Как раз сейчас она сидела за соседним столом. Ее звали Аня. Она повернула ко мне лицо и посмотрела, озорно, улыбаясь. Я подошел, наклонился и зашептал ей в ухо:

– Если я дам тебе конфетку, ты поднимешь платье?

Она перестала улыбаться и, сделав удивленное лицо, произнесла тихо:

– Только шоколадную, тогда да.

– А сливочную тянучку? – спросил я, волнуясь.

– За тянучку можешь поцеловать меня один раз, – ответила она строгим голосом.

Немного помолчав, я продолжал:

– Вообще-то, у меня есть вафли шоколадные…

– Да-а-а? Это другое дело! Что же ты сразу не сказал?

Анечка отодвинула тарелку, встала из-за стола, слегка наклонив голову назад, она собрала свои длинные светлые волосы обеими руками и, перевязав их, алой ленточкой, вопросительно посмотрела на меня большими карими глазами.

– Пойдем со мной! – она взяла меня за руку. – Только не говори никому, что я согласилась за вафли, – добавила она шепотом.

– Нет, что ты! – успокоил я ее.

Мы пошли по тропинке вдоль забора. По дороге я думал «Почему Елена Ивановна расчесывает Анечке волосы каждый день? Что ей самой трудно? Она лентяйка, наверное. «Лентяи ленивы и заставляют других выполнять, за себя свою работу, – так говорила моя мама. И точно лентяйка, зато красивая».

Мы подошли к маленькому шалашику. Это было укромное место, о нем знали немногие посвященные. Оно предназначалось для совершения всяких тайных ритуалов и других действий, скрываемых от взрослых.

Все дети в лагере были разбиты на группы, которые соперничали друг с другом. Они были различны по влиянию и численности. Но все группы детей подчинялись одним правилам. Это был закон, который никто не имел права нарушать. Ослушникам делали «Темную» и всячески унижали, подвергая гонениям. Пока, наконец, не прощали, поняв, что те встали на путь истинный. Одно из правил гласило: «Если берешь в руки конфету, то соглашаешься на то, чего хочет от тебя дающий. Тогда просьба обязательна для исполнения». Это правило применялось одинаково, как к девочкам, так и к мальчикам. Конфеты или другие сладости нужно было обязательно взять в руку, подтверждая этим свое согласие. Даже молча, ничего не сказав. Достаточно было одного действия. И наоборот, если ты не взял в руку, это значило отказ, и никто не мог заставить тебя выполнять просьбы. Не трудно догадаться, что просьбы носили странный характер и имели сексуальный оттенок.

Были «надзиратели» и были «шпионы». Первые наблюдали и требовали исполнения правил, а вторые собирали информацию и сообщали ее куда следует.

Вот одно из таких правил, мы собирались выполнить. Мы вошли в шалаш. Там царили чистота и порядок. На полочках лежали куклы и пупсы, аккуратно одетые или завернутые в разноцветные тряпочки. Еще какие-то коробочки, ленточки, кулечки. Все было бережно сложено, и каждая вещь имела свое место.

Чувствуя себя неловко, я огляделся и стоял в нерешительности.

– Ну, что? Давай, что принес. – Анечка смотрела на меня в ожидании. – Чего там у тебя?

Она заулыбалась, видя мою нерешительность:

– Первый раз, что ли?

Я протянул ей сладкое. Она бережно взяла пакетик, и, заглянув туда, осталась довольна.

– С бантиками или с ленточками? – спросила она, показав рукой в сторону коробочек, разложенных по полкам.

Я растерялся.

– Давай с бантиками, раз не знаешь. Только, чур, не вплетать.

Она, взяв в руки коробочку, стала деловито подбирать цвет. По правилам, я сам должен выбрать цвет, но раз я молчал, то она взяла это на себя.

– Ну вот, готово. – Анечка посмотрела на себя в зеркало и улыбнулась. – Теперь, целуй!

Она отпрянула, и, нахмурившись, сказала поучительным тоном:

– За каждую конфетку по одному разу можно. Так не честно!

– Извини, я нечаянно.

– Ну, хорошо, прощаю на первый раз, – она смягчилась. – А что ты хочешь за вафли?

Я молча показал рукой на ее платье. Она сделала обиженный вид и ответила:

– Этого мало, будешь должен. В следующий раз принеси больше.

– Хорошо, хорошо. Скоро «Родительский День». Я дам даже больше.

– Ну ладно, смотри. Мне не жалко. – Анечка подняла платье. – Но руками не трогай!

Я присел на корточки.

– Хочешь, я буду твоей мамой? – спросила она, положив в рот очередной кусочек. – Родительский День – двадцатого. Еще неделю ждать.

«Мама далеко. Почему бы и нет?» – подумал я, созерцая.

– Скажи, Анечка, почему Елена Ивановна расчесывает тебе волосы? Ты даешь ей за это конфеты?

Она посмотрела на меня, не зная, что сказать. Затем опустила платье, взяла в руку пупса-негритенка и, молча, вышла из шалаша. Я тоже пошел в свой корпус из белого кирпича.

– Я буду присматривать за тобой! Не перелезай через забор, штаны порвешь! – крикнула она вслед.

«Кто придумал этот тихий час? Зачем надо спать, когда светит солнце? Непонятно», – размышлял я, шагая по тропинке.

Прошел дождь. Он оказался таким мелким, что мы, находясь в шалаше, ничего не заметили. Кроны деревьев задержали капли, и сейчас, когда выглянуло солнце, они медленно стекали по листьям и сосновым иголкам.