Дмитрий Самойлов - Художник. Сборник произведений

– Это зависит от состава красок. Есть такие, которые очень трудно отмыть, – пояснил я, – слишком много составляющих из тяжелых металлов. Рисовать в перчатках невозможно, нужно чувствовать кисть любую, тем более тонкую. В перчатках легко разрисовывать матрешек, машинально, автоматически до отупения, но и в такой работе можно находить приятность схожую с искусством, творческий порыв, который воодушевляет. И лица матрешек кажутся не такими одинаковыми. Раньше я так и делал, разрисовывал тарелки, подносы, разделочные доски.

– Смотрите заход, какой кроваво-красный, – она взглянула на небо. Я повернулся и тоже посмотрел:

– Да, действительно, завтра будет ветер, похоже.

Когда я повернулся, Катя смотрела прямо на меня, в ее глазах отражалось солнце и они сверкали этим красным огнем. Она продолжала смотреть, желая, казалось, прожечь меня насквозь. Столько было чувства в ее взгляде столько силы и красоты.

Я смутился, краска бросилась мне в лицо. Катя, заметив мое замешательство, отвела взгляд и протянула мне руку ладонью вверх. Я взял руку, и мы пошли к дому через парк.

– Сожми мою руку сильно, как только можешь! – попросила она. – Да, вот так, только еще сильнее, пожалуйста.

– Вам же больно! Зачем? – спросил я, и мы остановились.

– Я привыкла к боли. Жизнь моя – сплошная боль.

Мы углубились в парк, идя рука об руку.

– В детстве я любила собирать желуди и листья.

Катя наклонилась и, подняв пару желудей, протянула их мне на ладони.

Я взял их, коснувшись ее руки специально так, чтобы мои пальцы задержались подольше.

«Какая мягкая ладонь»; подумал я и ответил:

– Я тоже любил и делал из них человечков.

– Как? Каким образом? – заинтересовалась Катя.

– Ноги – спички, разрезаешь желудь, который покрепче вдоль, это ступни. Довольно просто. Голова тоже желудь, только поменьше…

– Это, как в мультфильме? Про лесовичка?

– Ну да, оттуда и взял.

– А лицо рисовали?

– Нос можно вставить кусочком спички, а рот, глаза и брови нарисовать. Я любил рисовать осень в Таврическом саду. Грустные пейзажи.

– Но когда солнце, детский смех и если дождь не идет, ведь они не грустные. – Катя остановилась и посмотрела на меня. – Собирали гербарий, наверное?

– Нет.

– Почему? Ведь все собирали и задание давали такое.

– А я нет. Назло училке не стал собирать. Все принесли свои листочки, а я нет.

– А какие вам больше нравятся кленовые или дубовые? – спросила Катя.

– Не знаю. А вам?

– Угадайте с трех раз.

– Кленовые?

– Нет.

– Ну, тогда ольховые?

– Нет.

– Так… так… Дубовые?

– Не угадали! – Катя побежала вперед, повторяя нараспев, – Не уга-да-ли! – Она остановилась и подняла листик, – Вот он!

– Ну, это же рябина? Конечно, столько деревьев вокруг. Разве можно угадать, тем более с трех раз? Невозможно.

Катя стояла и вертела лист в руке, покручивая его из стороны в сторону. Затем вздохнула полной грудью и произнесла:

– Какой чистый, прозрачный воздух! Легко дышится.

– Интересно, – заметил я, – почему у одних деревьев листья уже пожелтели и опали, а у других еще зеленые?

– Наверное, им нравится осень и они ждут ее. Ведь они живые. Они переговариваются друг с другом… Шепчутся… Я слышу их голоса, когда прогуливаюсь. Вы не слышите?

– Это ветер качает ветки, деревья не могут шептаться.

– Могут! – она посмотрела вверх и потянула меня за руку, вы же художник. Включите воображение. Вон там, смотрите.

– Большой дуб? Да, вижу.

– Нет, рядом… Береза. Видите? И тополь, там наверху, среди листьев, в кроне. Они ласково касаются друг друга ветвями и шепчутся о чем-то своем.

Я стал всматриваться и вздрогнул от неожиданности.

– Да, вижу. Странно. Ветра нет, а ветки двигаются… Почти не заметно. Если бы вы не показали, я бы ничего не разглядел. Теперь я стану рисовать деревья. Мне стало интересно.

– А кто это? – я кивнул в сторону бегущего по тропинке человека в спортивном костюме.

– Наш управляющий, спортом занимается, – Катя хихикнула, проводив его взглядом, – тоже мне, физкультурник! Лучше бы делом занялся, взял грабли, подмел дорожки, листья бы в кучи собрал. А то наш садовник слегка приболел.

– Да. Что-то его давно не видно. Он и фонтан чистил.

– Теперь его самого приходится чистить, – глухо сказала Катя. – Мы что-то про бегунов обсуждали? Давайте продолжим тему, а то наш садовник меня огорчает в последнее время, не будем о нем.

– Хорошо, – согласился я. – В Таврическом саду таких бегунов много. Один даже мой мольберт опрокинул. Зацепил ногой и не извинился. Побежал дальше с красным лицом.

– Это от безделья они бегают, – подхватила Катя. – А то еще по улице бежит такой. Что за удовольствие – дышать выхлопными газами?

Я засмеялся:

– Вот, вот! Я тоже не пойму, неужели работы нет? Эти придурки меня всегда смешили. Лучше бы дома порядок навел. Взял пылесос в руки, жену бы разгрузил.

– Ха-ха! – Катя отвернулась, пытаясь справиться с внезапно напавшим на нее приступом смеха.

– Идиот! – сказала она, сквозь хохот. – Я тут представила… Ха-ха! Это как рыбаки-пьяницы. Поедут на рыбалку, а сами напьются вдрызг. А жены их дома ждут, еду готовят… Ох! Не могу-у! Вот умора! Придет такой и рассказывает какую рыбу поймал, руки в стороны разводит. А сам-то еле живой, устал бедняга.

– Хорошо, что в прорубь головой не упал!

Мы сели на скамейку, продолжая веселую тему.

– Да-а-а… – протянула Катя. – Руки в стороны: «Вот такая щука» – показывает.

А жена ему: «И где она»?

«Сорвалась, ушла!» – отвечает.

«Есть некоторые вещи, которые доставляют такое наслаждение, что невозможно найти слова, которыми можно было бы их выразить. Душа слишком тронута, слишком взволнована: нужно на мгновение уйти в себя, дабы насладиться и полностью оценить то, что ты ощущаешь, что будет потеряно без такого внутреннего созерцания».

Маркиз де Сад «К госпоже де Сад» (Письма из Бастилии) 4 августа 1787 года.

Рано утром я спустился в гостиную. Портрет висел на самом видном месте. Катя была как живая в черном платье с отливом с закрытой грудью (она сама просила), на ее шее висел медальон, тот самый. «Благородная дама» – подумал я и улыбнулся. Ведь я сам написал его, так приятно видеть плоды своего труда. Он дался мне на удивление легко, даже слишком. Потому что она нравилась мне, и я выплеснул на этот холст то, что было внутри меня, все накопившееся чувства к ней, с должным уважением к ее образу, пленившему меня, с того первого дня, когда ее увидел.

Я вздохнул и по привычке протянул руку к конфетнице, но тут же отдернул, глядя на портрет. Катя чуть улыбалась, мне стало неловко. Ведь я помнил каждый мазок на холсте, помнил, как они накладывались друг на друга и в каком порядке, как смешивались, как я менял складки на ее платье и в какой последовательности это делал. Но вот ее улыбки раньше не было. «Это, скорее всего, так падает тень» – успокоил я себя. Хотел, было, уйти, но, обернувшись, увидел Катю. Она стояла в дверях и смотрела на портрет. Затем подошла ближе.