Оле Кай - Вернись, колибри!

Видели бы вы это лицо! Ох, как оно раздражает меня. Уничтожает. Я смотрю в него как в чужое. Но ведь оно моё!

Знаете, это смазливое личико так нравится сотням парней, которые пишут в своих сообщениях всякую чушь. Но не только они. Рекламодатели предлагают разместить рядом с этим лицом тюбик с кремом, или флакон девчачьих духов, или косметику едва раскручивающихся брендов. Работодатели вопрошают, не желаю ли я пройтись мимо их офисов с листовками, чтобы привлечь к товару молодёжь. И даже девчонки, вполне отличные девчонки, заваливают меня письмами, обнажая свою низкую самооценку. Главное, что их интересует, как мне удалось преодолеть напасть от прыщей, какими тониками я мою это самое лицо и какими кремами его умащаю. Но ещё ни в одном письме не прозвучало ни нотки интереса к тому, что может быть спрятано за этим лицом. Ай, личико, прекрасное да распрекрасное…

Посмотрели бы они на меня сейчас! Представляю, как в гробовом затишье, в скрежещущем от безнадёжности безмолвии стояли бы они угаснувшей толпой перед моей коляской, как перед троном умерщвлённого фараона. Они бы пожелали увековечить, забальзамировать такое превосходное лицо. Но вдруг оно бы слегка дёрнулось и захохотало бы. Ха-ха-ха – над их глупостью и недалёкостью. Смотрите, у меня теперь красная бугристая кожа, глаза пустые, точно они и есть глазницы мумии, восставшей из саркофага, волосы взлохмаченные – мне до сих пор непривычно и тяжко управляться левою рукой. Я превратилась в чучело фараона.

Жалко бабулю. Она не перестаёт надеяться, что время пойдёт вспять и каким-то чудом случится моё выздоровление. И тогда я с гиканьем вскочу с коляски, причешу свои засаленные волосы и побегу, как прежде, в школу.

А я уже ни на что не надеюсь, хоть имя и обличает мои признания, – Надежда.

Редко кого из моих сверстниц зовут Надеждой. В основном Юли, Кати, Алины да Марии. Зато в нашем доме – Надежда! И только Надежда. Здесь никого не бывает. Ко мне из девчонок за последние два года никто не заходил. Да и зачем? У них есть занятия куда интересней, чем сидеть тут рядом со мной, чувствуя себя без вины виноватыми. Их ждут первые, обжигающие жаром новизны и влюблённости свидания, экстремальные прогулки на скоростных великах или роликовых коньках, увлекательный (насколько окажутся щедры родители) шопинг по бутикам.

Я их не осуждаю. Думаю, что и сама жила бы в удовольствие, позволительное в так стремительно преходящие дни юности.

Моя юность несколько прозаичней…

Порой в наш старый дом, поражающий своими просторами, приходят женщины из социальной службы. Что о них сказать? Приходить – это их прямая обязанность. Они действительно делают это, потому что вынуждены. Когда ты практически обездвижен, начинаешь внимательней читать эмоции на лицах собеседников. Вынужденность – единственная эмоция на лицах этих дам. И я им не завидую – подружиться со мной на самом деле сложно.

И каждый раз от них я слышу почти одно и то же. Но сегодня прозвучало что-то новенькое. Моя наставница просто вышла из себя, узнав, что я грублю бабуле и совсем не помогаю по дому.

– Посмотри, как живут другие! – её голос взметнулся в верхний регистр, переходя на повышенные тона.

Я всё ждала, когда же обозначится пик этой несдержанности, этого чиновничьего снобизма, этого абсолютного нежелания хотя бы на миг вспомнить себя подростком и понять мои чувства. Я ждала, когда она сорвётся и, в конце концов, произнесёт это слово. Нет, что вы, в этом слове нет ничего постыдного – оно бесконечно звучит во всяких конкурсных положениях, документальных постановлениях, оно на устах у тысяч-тысяч людей на всей планете. Но для меня в его звучании есть проблема.

– …Они участвуют в соревнованиях! Защищают честь нашего района! А какие у них получаются поделки – не каждый способен смастерить такую красоту и двумя руками. А они умудряются одной! – в конце своей тирады, не найдя отклика в моих глазах, она не выдерживает и восклицает: – Инвалиды нашего города известны во всей республике! Наша молодёжь – это творческие развитые люди. Они следят за своим здоровьем, участвуют в спортивных состязаниях. Они талантливы – поют, рисуют, пляшут! А ты…

– Уж простите, – каюсь я, не скрывая иронии, – я бы с радостью ушла из вашего инвалидного общества, дабы не портить статистику по району. Но, увы, на одной ноге далеко не ускачешь. Кстати, вы пробовали?

– Что? – возмущаются моему хамству.

Как можно было ей – поборнице справедливости, ревностной защитнице прав всех, кто ограничен физически, – задавать такие неподобающие вопросы? Возмущение отпечаталось в гряде морщин на застывшем чопорном лице.

Ничего-то она не понимает. Разве инвалид – это тот, кто не может ходить? Нет, поверьте, всё куда сложнее. Инвалид – это тот, кто не способен к милосердию. Вы подумайте, её жертва – это бумажки, отчёты для бога всей её жизни – управления социальной поддержки. И убогая бумажная жертва куда важнее для этой идолопоклонницы, чем сочувствие. Ведомство кормит её, а она ему служит, боясь развить в сердце хоть каплю любви к подопечным. Но, думаю, тот, кто живёт там, куда нам не допрыгнуть, отвергнул бы её со всеми кипищами отчётов о проделанной работе, не поставив ей в цену ни гроша. И я его понимаю. Он желает увидеть братскую любовь между своими детьми, а не дикие войны. В которых они якобы пытаются защитить Бога. Люди ставят десятки свеч перед иконами, а потом возвращаются домой и в семейных склоках срываются на близких. Они просят прощения у Бога, когда им плохо, но сами затаивают обиду на других не на один день и даже год. Они не могут пообщаться, послушать сердцем, проявить искреннее участие – им проще заполнить бумажку, пресловутый документ с пометкой «инвалидность».

Вы знаете, что значит слово «invalidus»? Если нет, то в этом нет ничего зазорного – в вашей карточке ведь нет пометки с этим словом. Я раньше тоже не задумывалась о значении латыни. «Бессильный» и «недействительный» – вот что оно значит. Ах, эта грубоватая, уставшая от бесконечных походов по своим подопечным женщина назвала меня «инвалидом». Я настолько бессильна? Я недействительна?

Мне хотелось бы спорить с ней, огрызаться, сопротивляться, потому что глубоко внутри себя ощущаю мощную энергию, зарытую под всеми пластами моего мировосприятия. Но не могу позволить этой энергии прорваться на поверхность, потому как не вижу для этого ни одного стоящего мотива. Но поспорить-то хочется.

– Скажите, вы пробовали скакать на одной ноге хотя бы час? – вырывается из меня саркастическое замечание, – или нет: лучше неделю! О-о-о! О чём речь! Давайте мы с вами днями напролёт будем скакать на одной ноге? Можно держаться за руки, если боитесь упасть. Это же просто отличная идея! Хотя нет… За руки держаться не получится. Ведь вы тогда совсем будете «недействительны» – не сможете развиваться творчески. И тогда ваша отчётность пострадает. Лучше одной рукой вы возьмёте кисть, окунёте её в акварель и нарисуете чудо-картину. А после мы отправим её на выставку. Все будут останавливаться возле вашего рисунка, прикреплённого кнопкой к деревянному стенду, и восхищаться. И, конечно, вам это будет премного льстить. А я своей свободной рукой изобрету машину времени, чтобы вернуться в прошлое, где две ваши целёхонькие ноги и думать не думали переступать порог моей комнаты.