Оле Кай - Вернись, колибри!

– Ты что себе позволяешь! – прогремел взрыв.

Я-то думала – начнёт жалеть, но она рассвирепела:

– У всех в этом мире свои проблемы! Кому сейчас легко! Думаешь, так просто прожить с тремя копейками в кармане? Ты хоть одну копейку трудом своим заработала? Хоть что-нибудь одно стоящее сделала в своей жизни? Сидишь тут, развалилась в кресле, как пани, и получаешь десятку. А я вкалываю целыми днями, как лошадь! И что имею? Гроши жалкие. Что ты всё жалеешь-то себя! Распустила сопли, как нюня. Хоть бы причесалась пошла , – ох, как остро звучат во мне глаголы, – бабушке помогла бы. Она ведь запорхалась из-за тебя совсем! Ни отдыху, ни продыху. Ей уже под семьдесят, самой в пору на твоё место садиться. Ну, что ты смотришь так на меня? Ты ведь не лежачая. Не полоумная какая. Ты запомни: в этой жизни все чего-то лишаются рано или поздно. Не бывает в нашей жизни без потерь! Кто-то ума лишился, кто-то ног, а кто-то… ребёнка, – и вдруг затихла, повиснув взглядом на некой точке. – Никогда не знаешь, что хуже…

Она замолчала, разрушенная внезапным воспоминанием. И погасла совсем. Как прожженная в чьих-то пальцах спичка. Уж лучше бы свирепый огонь. Пожар из драконовой гортани. Вулканический фонтан. Уж лучше бы!

Жалея её, молча подписываю подсунутые мне бумаги, что в наш дом приходила такая-то, а значит, социальная служба работает, и зарплата всем причитается. Не жалко мне зарплаты для неё. А вот её саму жалко до коликов. Делает вид, что в этой жизни она – ас и может рассказать мне, как надо жить. А ведь сама живёт как-то иначе. Без веры, без любви. И без надежды.

Да что её осуждать. Во мне самой надежды как раз только и на имя. А что имя без души? Набор букв.

Порой ко мне приходят учителя. Точнее, мои скорбные покои посещают всего две пчёлки из огромного педагогического улья, заполняющие соты мозжечков своих подопечных такими нужными и полезными знаниями, которые, конечно, помогут маленьким пчелятам устроиться в жизни и понатаскать побольше мёду в свои арендованные ульица. Наверное, эта деятельность за пределами их рабочего графика кажется им верхом благородства.

Баба Нюра убедила школьного директора, что я способна сдать экзамены наряду со всеми, что я справлюсь. Наверстаю упущенное. Коляска не помешает мне заполнить бланки ЕГЭ и успешно поставить галки под вопросами.

И потому несколько часов в неделю я под пристальным взглядом преподавателя сижу за этими тестами. Сколько шума в своё время было из-за них. Педагоги наперебой кричали, что эта система – для роботов, не для живых детей. Другие умоляли: хватит подражать Америке, должно же у нас остаться хоть что-нибудь своё?! Вопросы и ответы в билетах – это та мера познания степени образованности ребёнка, которая проявила себя эффективной ещё с советских времён! Но, в конце концов, решение было принято свыше – министерство утвердилось в выбранном пути, учредив госы. Учителя перестали ждать перемен и, судорожно сжимая методички с тестами, принялись натаскивать новое поколение детей на решениях бесконечных А, В или С.

Те страхи, что экзамен будет провален и жизнь не удастся, наполняли нашу девятую школу. Но я смутно помню эти кошмары. Сейчас я сижу в кресле-каталке возле своего личного стола в своей спальне и лузгаю эти тесты, как поджаренные семечки, шелуха с которых сама спадает. Они даются мне удивительно легко. И при желании я разобралась бы с английским, литературой, физикой… – со всеми предметами, что усердные защитники бесплатного и качественного образования успели втиснуть в рамки цифровой системы испытаний. Но я не хочу. Мне просто не для чего всем этим заниматься.

Иногда ради разнообразия и скуки я вписываю неправильные ответы в свои черновики. Может, боюсь, что к безукоризненному ученику наставникам незачем будет приходить? И тогда моим единственным собеседником останется только бабушка?

Вообще, скажу я вам, это очень интересный процесс, – ставить неправильный вариант в череде правильных. Вот учительница проверяет ответы, ищет, ищет и вдруг её красная паста касается цифры и зачёркивает её. Наблюдать за этим очень занимательно. Как будто она – сапёр, блуждающий по полю, где запрятана всего одна мина. А уж если она её найдёт, наблюдать становится любопытнее. Начинаем разминировать. Из-за этой ошибки мы по новой перечитываем целые параграфы с правилами, повторяем на зубок все исключения из него. И это вносит какое-то разнообразие в наши занятия.

Людмила Ивановна и Татьяна Александровна мне вполне подходят. Они не просят меня перестать валять дурака, не велят причесаться или умыться, или постирать своё бельё. Им незачем меня воспитывать. Всё, чего они от меня хотят, – хороших баллов на итоговой аттестации.

Мой мозг вымуштрован на безупречное «отлично». Но кто бы ему дал команду жить, и двигаться, и любить других? Ведь это куда важнее, чем оценки. Но я предпочла быть замкнутой, эгоистичной, амёбной отличницей.

Первое время бабушка не уставала пытать расспросами врачей. Но они разводили руками, не понимая, в чём загвоздка. Фактически проблемы как будто и нет, и в то же время она есть, но трудно определить – где, в каком месте и на каком уровне. «Скорее всего, – наспех объяснял Борис Константинович, председатель врачебной комиссии, – проблема скрыта где-то в глубине мыслей вашей девочки, в её страхах и потрясениях. Нужно время, и, кто знает, может, её будущее изменится…»

Какие могут быть потрясения у ребёнка, выращенного и воспитанного идеальной бабушкой? Да, бабушкой, потому что я была слюнявым младенцем, когда мои родители попали в автокатастрофу. Я не вспомню их лиц, так как гробы были глухо заколочены на прощальном вечере. Да и кладбища я не помню, потому что бабушка отдала меня на это время какой-то моей тридесятой родственнице. Для меня их кончина не стала трагедией. Я была ещё слишком мала, чтобы понять, что осталась сиротой и сокрушаться об этом.

Бабушка не испытывала трудностей с моим воспитанием. Зачем мне было её не слушаться? Все её требования отличались благоразумием и логичностью. И мне и в голову не приходило чудачить.

В школе отсутствие мамы и папы не сделало меня изгоем. Напротив, я всегда находилась в центре внимания. Одноклассникам нравилось, что я совсем как взрослый человек, не тянущий из семьи деньги на карманные расходы, отвечающий за свои поступки и не набирающий по любой крохотной проблемке номер телефона своих родных.

Рядом со мной и они начинали вести себя иначе. И всё же мои сверстники чаще жили по другому принципу. Иметь свою комнату, свои карманные деньги, слушать музыку, которая им нравится, хотя бы она и долбила на весь двор – в этом они взрослые. Но уладить разногласия с учителем, купить обновлённый планшет, разобраться с системами кредитов, в которые они нечаянно влезли, забредя на платные сайты – так это они ещё совсем юные и без мамы-папы не справятся. В таких ситуациях я могла только и сделать, что удостоить их насмешкой. Поэтому мои друзья со временем становились умнее. Да, им было важно моё мнение.