Ирина Островецкая - Хочу быть содержанкой

Женщин, обычно, сближает интимность разговоров. Она стала рассказывать мне о своих победах на любовном фронте, и старалась вызвать меня на откровенность. Мне же особенно похвастаться было не чем, и я выдумывала всякие, будоражащие воображение, истории, которые, якобы, происходили со мной, выставляя напоказ свою опытность и умение общаться с мужчинами. Я откровенно врала. Она не всегда верила в мои россказни, и, решив, что я не искренняя с ней, немного отстранилась, но по работе всегда спрашивала советов, как поступить в том, или в ином случае. В консультациях я не отказывала никогда, и многому её научила. Люди же не виноваты, что доктор приехала из глухого польского захолустья, где служил её муж. Он был офицером, и увёз семью в Польшу на время службы. Там и дочь их родилась. Когда муж Люды демобилизовался, семье пришлось вернуться домой, переехать в Украину.

Мы вместе с Людой ходили на концерты, в кино, на пляж летом, и на Днепр зимой, смотреть, как идут дела у любителей подлёдного лова. В общем, жили полной счастливой жизнью советских женщин.

Я часто замечала, что она хитрит и изворачивается, когда, во время работы, возникали слишком откровенные вопросы о стоимости той, или иной работы, но значения её хитрости не придавала. Сама же многое придумывала и самозабвенно врала, и верила в свою ложь! На том и основывалась наша дружба. Она врала, я не реагировала и отпускала её ложь. Я врала, она воспринимала мои рассказы, как забавные случаи из моей жизни, не более, но втайне, жестоко завидовала моим успехам, которые, в действительности, не были настоящими. Так было удобно и ей, и мне.

Спустя года три, к нам в отделение пришла другая женщина. Она была моложе меня лет на десять. Звали её Алиной Леонидовной. Алина. Приехала она из Казахстана. Её муж был лётчиком испытателем, и, к тому моменту, демобилизовался из рядов Советской армии. Потому-то семья и переехала в Киев. Тут жила мама Алины.

Вот, Алина сумела стать моей самой близкой подружкой, с которой я готова была разделить последнюю горбушку. Я учила её работать, потому, что, после работы в Казахстанских аулах, эта девочка ничего не умела делать. Я приглашала её к себе домой, а когда умерла моя мама, она присутствовала на поминальном обеде, и, воочию, убедилась, в том, что я не врала, рассказывая о своих влиятельных родителях. Она сама своими глазами увидела, кто пришёл к нам на поминки. Она говорила, что завидует тому, что у меня такая шикарная квартира в престижном районе города, что у меня были такие, почитаемые всеми, родители, тихо злорадствовала моим потерям, но вслух своих мыслей не выражала. Она завидовала решительно всему, что меня окружало, но я опять ничего не видела. Иногда мне начинало казаться, что она не прочь занять моё тело и жить моей жизнью, но я гнала от себя такие страшные мысли. Она же, просто – моя подруга…

В дальнейшем Алина разошлась со своим мужем, подражая мне. Зачем, я так тогда и не поняла. Я жалела её, и её, маленьких, тогда, детей, устраивала её ночлег, прятала от разъярённого мужа, который безжалостно и безвозвратно откатывался в прошлое, не смотря на его героические усилия сохранить семью. Он любил жену и детей, и самоотверженно сражался за дорогих ему людей. Я не понимала и не приветствовала его усилий. Наверное, я не имела никакого права на свои умозаключения, но так сложилось. Объяснений мне нет…

Алина казалась мне тогда такой хрупкой и незащищённой, такой ранимой и не приспособленной к жизни в большом городе. Она часто сетовала на то, что с ней никогда никто не хотел дружить, и так естественно рыдала при этом, что не поверить ей было просто невозможно! Я жалела её, находила интересным собеседником, и верной подругой. Мы подружились, мне казалось, по-настоящему. Я верила, что и она протянет мне руку помощи, если вдруг, но однажды «вдруг» пришёл, а помощи не последовало, наоборот, меня начали топить, и самой первой в очереди желающих была Алина!..

Да, много у нас было общих точек соприкосновения: и книги, и театры, и фильмы, и выставки, и картины, и другие произведения искусства. Не всегда я была согласна с моей новой подругой, но ссор у нас не возникало никогда. Я была уверенна в том, что мы с Алиной просто по-разному воспринимали ту, или иную информацию, и не заморачивалась над вдруг вырывавшимися у неё высказываниями. Я тогда старалась не замечать её жгучей зависти. Из-за такого ссориться глупо, думала я, повзрослеет, наберётся опыта, заработает авторитет, поймёт.

Я не обращала внимания на то, что Алина абсолютно во всём подражала мне. Часами высиживала в моём кабинете и наблюдала за моей работой. Ни один вопрос тогда не закрался в мою глупую голову! Она держалась, как я, говорила моими словами, читала те же книги, а потом обсуждала их со мной, выясняя моё мнение о поступках героев той, или иной книги, яростно отстаивая свою точку зрения, хоть и знала, что не всегда была права, старалась вести себя на работе, и вне работы, подобно мне. Странно, не правда ли? Я не обращала внимания на её чудачества и не придавала значения тому, что Алина абсолютно во всём копировала меня. Только, вот, жизнь она всегда переводила на деньги, оценивая решительно всё: определяла стоимость картин, и высчитывала, сколько долларов получит на руки художник, если «толкнёт» своё произведение, а сколько заграбастает режиссер, когда пройдёт удачный прокат той, или иной картины. Она с шуткой хваталась за голову от предполагаемых сумм, и изъявляла желание заработать не меньше. Свою работу Алина ценила очень высоко, и сердилась, когда ей в глаза говорили, что она не корректна.

«Кто же будет терпеть гадости? Неужели она этого не понимает?» – недоумевала я и продолжала не придавать значения её нервозности, сочувствовала, сострадала подруге, продолжала помогать ей во всём, подсказывала, где только могла подставиться. Я не видела в ней злой, безжалостной хищницы, не понимала, что она так хотела быть похожей на меня, будто стремилась и жизнь свою прожить вместо меня, выкинув меня же из моего тела. Дурочка, если бы она знала о моих болезнях! Я не рассмотрела её намерений. Мне казалось это несусветной глупостью…

Закончились восьмидесятые выводом наших войск из Афганистана. Начало девяностых ознаменовал странно, казалось, на ровном месте, без видимых причин возникший путч и развал Советского Союза. Сменился президент, началась перестройка. Это событие прочувствовали люди во всём мире, а мы, как будто, всем табором переехали в другую, не совсем родную, чужую страну, которую тоже, по странной случайности и дьявольскому недоразумению, люди называли Украиной.

У нас в городе стало неуютно, не спокойно, стало страшно ходить по улицам, особенно, в ночное время. Люди стали другими, они перестали быть добрыми, отзывчивыми гражданами своей страны. В чертах их лиц застыла неуверенность в завтрашнем дне, злость, базировавшаяся на потерях, и агрессивность в общении друг с другом. Воровство подлые грабежи и спонтанные перестрелки, в результате которых гибли люди, участились на столько, что любой прохожий мог стать случайным свидетелем или участником таких передряг. Была утрачена некая стабильность, устойчивость в жизни. Вклады простых людей обесценились, и никто уже не ощущал себя «королём горы». Та гора просто развалилась, образовалось топкое болото, о причинах возникновения которого никто и догадаться не мог.