Василий Фомин - Священная супруга

– Козлы, уроды, твари! Белые ворота на запор! И Красные туда же! Все на стены! Все, все, все! Повара, садовники, вся обслуга! И всех бритоголовых из храма гнать на стены и с камнями! Не пойдут – дубьем и плетками гоните! Невзирая на их святошные чины. Будут радотаь и сражаться как и все! Разжечь огонь! Наполнить нафтой горшки и чаны! Масло кипятите! Шибко святых, сразу в масло киньте. Все! Кончились на хрен все молитвы! Они нам на помогли совсем. Будем драться!

Выскочив во двор, Имтес остановилась, тяжело дыша, подняла лицо к небу и закричала:

– О боги Черной Земли! Когда же, наконец, вы станете людьми, вонючие гиены! Когда же перестанете быть людоедами?

Эх, Имтес, моя ты дорогая… самому бы знать хотелось.

Когда же, в самом деле? Сколько тысяч лет пройдет? Две-три-четыре? Как выяснилось маловато. Тогда, быть может, пять иль шесть? Как думаете, хватит? Нет, ну все-таки? Когда? А? Ну, может быть, кто знает? Сейчас так много знающих везде и во всем.

Нейтикерт бежала по дороге мощеной каменными плитами, мимо лежащих на постаментах черных шакалов, смотревших вдаль безразличными глазами в неведомую даль, к набережной Перу Нефер. Ветер трепал белые одежды, обнажая мелькающие худые ноги, и развевал иссиня-черные волосы. Бежала сквозь толпу, занятую повседневными делами. За ней с мяуканьем спешил львенок.

Люди, узнавая свою царицу по белому с золотыми нитями платью, падали перед ней, узнавали, почти столкнувшись и, отпрянув в ужасе, падали, брошенные на землю силой тысячелетнего поклонения своим живым бога.

Худенькая фигурка в белом резала толпу и расшвыривала людей, будто взбесившийся носорог или слон. Толпа перед царицей еще стояла, а сзади лежала на земле, словно гигантская коса подсекала им ноги. Лежавшие поднимали головы и с удивлением смотрели вслед, впервые видя царицу в одиночестве без свиты, без охраны, без оркестра и бегущую в растрепанных одеждах.

Нейтикерт выбежала на пристань, окинула ее взглядом, прыгнула в маленькую лодку, связанную из пучков тростника, схватила весло и оттолкнулась от причала.

Владелец лодки, находившийся тут же, со стоном ужаса распростерся в лодке приготовившись умереть.

От ворот Инебу-Хедж бежала охрана с носилками, но не успела, потому что люди, увидев воинов преследующих царицу с копьями наперевес, их разоружила и долго била ногами, пока не разобрались что к чему. Успел только львенок, прыгнувший с причала в отошедшую уже лодку. Тяжело дыша, он свалился на дно и пополз к царице. Он был еще маленький и очень боялся остаться без царицы, но именно сейчас, вдруг понял, что еще больше боится оставить царицу без себя. Он вдруг понял, что он лев. Будет львом.

Нутерхопер пил ароматное вино пурпурного цвета, закусывал копченостями и жаренным, на углях, мясом, слушал музыку и смотрел на извивающиеся тела танцовщиц.

Пил он, уже очень-таки давно, но не пьянел. Пил, и, впервые в жизни, не чувствовал божественного вкуса напитка. Вращающиеся полные бедра, призывно колыхающиеся груди и, соблазнительно, играющие животы не возбуждали никаких желаний и даже были чем-то неприятны.

Военачальник раздраженно махнул рукой, отсылая всех вон и хлобыстнул какой-то по счету кубок залпом, не смакуя. Отрезал кремневым ножем кусок копченого окорока газели, откусил и пожевал как безвкусную траву. Впервые в жизни не было аппетита. Жевать и то не хотелось.

Тьфу! – сплюнул он. И еще раз – тьфу! Что ж так на душе погано. На всех душах. И Ку-дерьмо, и Бу-скотина, и в Иб будто насрали, сразу во все три, и Аху не звездный вид души, а зловонная помойка.

И чего тебе собственно не так? Ты по общему сюжету, в общем-то, даже ничего не знаешь. Очень удобно устроился посередине. Вот и сиди спокойно там, в центре. В случае чего никуда не упадешь. Очень комфортно, знаете ли.

Что же тогда так погано?

– Тебе, мой друг единственный, мой Нутерхопер, потому так погано, что это середина – середина большой кучи говна. И ты в ней как раз посередине.

Нутерхопер завертел головой. Это кто тут вякнул в воздух и его испортил?

Ах, да! – это сам он. Вот еще не хватало! Послушай, Нутерхопер, а ты с чего решил, что что-то тут не так? У тебя приказ джати, да еще с государственной печатью.

Вот-вот! Самое оно и есть!

Вот эта-то печать все и объяснила, то, что до сего момента, можно было считать скрытым за горизонтом в дымке. То, что ты раньше подозревал и даже втихаря надеялся, что так оно и есть. Надеялся, старый хрен, надеялся, не отпирайся. Ты ж знаешь, что тебя властитель не очень любит и сам ты от него не в большом восторге. Просто не ожидал, что когда все так случится, вдруг очень сильно вокруг завоняет. Ты все-таки военачальник, и точно знаешь, что выступать надо немедля. И вот на тебе, прямо в рыло, – приказ от джати, скрепленный печатью владыки, чтоб ты его выполнил с гарантией.

Тут ты и все понял. Меренра вернувшись, за такой приказ со своей печатью, нарежет шкуру джати узкими полосками. И резать будет потихоньку и не торопясь, со смаком. Следовательно, джати уверен, что этого не будет. И вот тут ты, мой любезный, и почувствовал запах гнили. Особенно та часть всего воняла, где джати, не особенный-то смельчак, был уверен, что он, Нутерхопер, не двинется с места, даже все поняв. Почему ж они так вдруг уверенны в этом?

И ведь не ошиблись. Вот от этого было всего поганей.

Нутерхопер налил из хрустального графина пурпурную жидкость. Поднес к губам и остановился. В кубке колыхалась кровь. Он взял графин, вырезанный и куска хрусталя, и посмотрел сквозь него на свет. Весь мир был кровавым. Кровавым был весь мир. Так, а с чего же, они, суки, так решили?

По берегу канопского рукава Нила двигался отряд, направляясь к югу. Слева качались верхушки папируса, и сверкала вода священной реки. Направо местность повышалась, заканчиваясь обрывом. Отряд вытянулся длинной колонной. Блестели черные щиты, висящие на левых руках или заброшенные за спину, сверкали острия копий, лежащих на плечах или волочащихся по земле. Булавоносцы тащили булавы за ременные петли. Многие хромали, у некоторых безжизненно висели перебитые руки. Кое-кто прижимал к колотым или рубленым ранам растертую в кашицу траву. Нескольких человек несли на сплетенных из тростника носилках. Меренра нес на плече свернутое знамя, на поясе его висела секира.

– Господин, мы очень медленно двигаемся из-за раненых. Надо оставить их на месте, под охраной, и как можно быстрей добраться до какого-нибудь селенья и послать за ними помощь.

– Иненни, я уже отдал приказ не оставлять ни раненых, ни мертвых, и мы никого не оставим, ни шакалам в пищу, ни техенну, для надругательства над телами. Ты же знаешь – жизнь земная коротка и она лишь подготовка к вечной жизни. Разве можем мы ее лишить наших товарищей, что бок о бок сражались с нами. Не волнуйся, уже недалеко до Удара Молнии. Вон, за тем поворотом, он уже будет виден.