Татьяна Шуран - Хаозар

0

Перед ней лежал не совсем настоящий город. Он скорее напоминал селение вообще, а не какое-то конкретное место. У него не было ни центра, ни плана. Только узенькие, извилистые улочки и нагромождённые один вплотную к другому невысокие дома с кокетливыми коваными крылечками, глубоко посаженными окнами и нахохленными островерхими крышами. Жанна смотрела на город издалека, с вершины горы. Чёрные и блестящие, словно целиком отлитые из обсидиана здания и улицы овевал прозрачно-голубой звёздный сумрак. Но главной достопримечательностью был серебристый монорельс. Изгибаясь в ночном воздухе плавной дугой, он спускался с неизмеримой высоты, с горы, минуя поросшие хвойным лесом каменистые склоны, окунался в чернильную темноту молчаливых улиц, легко следовал изгибам причудливой городской архитектуры, а в тех местах, когда вид казался ему неинтересным, нырял под землю – потом снова выныривал и вёл точную линию дальше. Где он кончался, оставалось под вопросом, но Жанна почувствовала, что нужно поближе взглянуть на город. Тут у неё над головой заскрипели железные петли, и подъехал вагончик наподобие того, какие бывают в парках аттракционов. Она осторожно залезла внутрь, и вагончик поехал вниз.

Из долины поднимался туман, колёса влажно скрипели. Ей не терпелось разглядеть дома вблизи. Было темно, и Жанна видела всё как бы урывками. Кроме обсидиана, улицы покрывало ещё много чугуна. Вычищенные до блеска чугунные решётки заслоняли почти каждое окно, над дверями висели тяжёлые кованые фонари, но ни один из них не горел. В рассеянном свете звёзд поблёскивали выпуклые булыжники мостовой и угольно-чёрные черепичные крыши. Зато горячий, огненно-рыжий свет лился из длинных, узких стрельчатых окон, и все внутренние помещения домов были ярко освещены. Но ни внутри, ни снаружи здесь не было ни души.

Это казалось особенно странным, учитывая, что в комнатах царил жуткий беспорядок. Такое впечатление, что там не убирались в принципе. Некоторые комнаты сошли бы даже за антикварную барахолку. Кое-где попадались старинные часы с кукушкой или напольные часы с маятником, конечно, давно и безнадёжно остановившиеся. На кроватях громоздились ворохи самого разнообразного тряпья, как в полузаброшенных дачах, где вещи, не пригодившиеся дома, дружно доживают свой век и общими усилиями обогревают хозяев в период межсезонных холодов: лоскутные одеяла вперемешку с пожелтевшими от старости крахмальными кружевами, пёстрые цыганские платки поверх побитых молью шерстяных пледов. На стенах, заклеенных выцветшими обоями в цветочек, висели в деревянных рамках потускневшие чёрно-белые фотографии. Покрытые ржавыми пятнами зеркала, казалось, предназначались специально для того, чтобы заткнуть за них записки, открытки, маскарадные маски, новогоднюю мишуру и высохшие полевые цветы. На столах царил форменный бедлам: там теснились сахарницы, маслёнки, нарезанный и обкусанный хлеб, раскрытые коробки шоколадных конфет, чашки с недопитым чаем; взгляд вылавливал стайки ажурных серебристых подстаканников, горы блюдец, тускло-зелёный графин с отколотым куском фигурной пробки в узком горлышке, смятые, пожелтевшие от старости салфетки, ворохи газет, почерневшие ножки цветов в тусклой от пыли стеклянной вазе…

Тут вагончик нырнул в подземелье, и больше Жанна ничего не видела. Она почувствовала сырость; где-то в глубине звенела капель. Вагончик двигался к воде.

1.

Жанна открыла глаза. Новое видение, хоть и не походило на эпизоды из чужой жизни или чьи-то сны, отчего-то показалось ей небессмысленным; по ощущению, она таки нащупала что-то важное, что-то, имеющее отношение к духовной реальности всей расы, но перевести эти образы на язык обычного мира казалось невозможным. Вроде бы что за сложность: сидеть в полудрёме и размышлять, но Жанна чувствовала усталость, словно все силы её организма испытывали предельную нагрузку. Она проверила кристаллы: по счастью, всё записывалось, движение альрома оставляло след, по которому впоследствии можно будет вернуться… но сейчас хотелось отдохнуть. Выйти на природу, прогуляться по крепостным стенам или в садах возле замка, на которые Жанна привыкла не обращать внимания, слишком занятая своими исследованиями… Ей впервые пришло на ум, что земной мир не так уж бесполезен.

1

Иногда она жалела, что лишена дневного светила. С детства у неё сохранилось ощущение, что когда-то и она, и другие, ей подобные, жили в мире, полном света, гораздо более изобильного, чем здесь. В мыслях людей, работавших на природе, днём, когда сияло солнце, Жанна видела густой летний зной, бледные соцветия дикого винограда, наполнявшие воздух тяжёлым ароматом, и чувствовала, что когда-то и у неё было родина, более лучезарная, более цветущая, которой теперь лишены все, вынужденные скрываться во мгле, в заточении людских предрассудков. Она давно оставила попытки поговорить об этом с отцом или ещё с кем-то из ныне живущих кэлюме, но мысль о временности и какой-то искусственности настоящего положения вещей была Жанне привычна – что по здравому размышлению трудно было бы объяснить.

Она редко показывалась на шумных празднествах, в последнее время вообще избегала сородичей, но ей не удалось бы смешаться с толпой, даже если бы она пыталась. Виной ли тому её происхождение или, как (по крайней мере вслух) считал отец, вредный характер, Жанна отличалась от других кэлюме даже внешне. Если она не применяла гипноз, чтобы ввести свой облик в традиционные человекоподобные рамки, то её светимость цвета тёмного серебра напоминала разлитые в воздухе густые потёки блестящей краски, а тело, наоборот, казалось полупрозрачным и бесплотным. Своеобразия добавляли и непропорционально длинные руки и ноги, и огромные бесцветные глаза в глубоких, как колодцы, глазницах. Вдобавок Жанне было удобнее не ходить, а плавать над землёй или неподвижно висеть в воздухе, причём она не превращалась в туман и летала именно в телесной форме, что на кэлюме – которые сами служили для людей неисчерпаемым источником суеверного ужаса – производило довольно устрашающее впечатление. Впрочем, завсегдатаи вампирской резиденции к ней привыкли – Дьёрдь во всеуслышание объяснял особенности дочери тем, что у неё не всё в порядке с головой, а поскольку других объяснений не поступало, обитатели Чейте удовлетворились этим и при случайной встрече, отвесив беглый поклон, спешили по своим делам – лицам, занимавшим официальные посты, кланялись куда почтительнее, а ей – так, из-за семейного положения. Однако Жанна знала, что любой неожиданный поступок с её стороны воздвигнет между ней и сородичами новую стену настороженности и отчуждения; несмотря на невзрачную роль юродивой, все неосознанно улавливали её внутреннюю отрешённость, возвышавшую её над другими без специальных усилий с её стороны. Жанну отличала природная, естественная царственность и такая мощь, глубина и цельность духа, что жизнь остальных представителей расы рядом с ней превращалась в пену на поверхности океанских волн.