Дмитрий Чулкин - Король идёт на Вы. Кофейная гуща

Даже в черно-белом было видно, что рожа у него синяя от похмелья.

Я усмехнулся и пошел открывать дверь.

– Ты всегда любил вые… ся, – сказал мне Серега.

Мы сидели в избе, перед нами стояла бутылка пива. Содержимое ее уменьшалось со средней скоростью литр в час.

– Зато я не мент… – парировал я и отхлебнул кофе.

Серега рыгнул.

– Ты совсем охренел! – шутливо сказал Серега. – Что тебе сделала наша доблестная милиция? Мы таких, как ты, не трогаем.

– Спасибо, отец родной. Каких – таких?

– Е… нутых! – Серега заржал и прикончил бутылку.

Старый японец сказал:

– С возрастом начинаешь больше ценить порнографию. Это единственный вид искусства, где жизнь переходит границу.

Молодой японец возразил:

– А как же видео, на которых на самом деле умирают люди?

Старый японец ответил:

– На таких видео границу переходит не жизнь, а смерть.

Глупости случаются с человеком. Сплошные глупости. Особенно много глупостей случается с умными людьми. Хотя, может, и не больше чем со всеми остальными, просто умные люди более чувствительны к глупостям и умеют лучше о них рассказать.

«Белые розы, белые розы, беззащитны шипы».

Король сидел у окна и смотрел на улицу. Там какая-то бабушка перетаскивала набитую мусором телегу через лужу. Телега была тяжелая, а бабушка очень старая.

Король прищурился. «Не так ли мы, – подумал он, – тащим за собой всякий мусор, стараясь не замочить его в луже?» – «Так», – ответил королю Бог.

Король вздрогнул и оглянулся. В комнате не было никого, даже меня.

Король давно уже не видел меня. Недели две как.

Даже слышать меня перестал.

Сквозь пол я спустился к Ане. Она сидела на кровати и перебирала какие-то фотографии.

– Знаешь, – сказал я ей, – последнее время ты единственная, кто меня замечает.

Аня подняла голову, но не обернулась.

– Может быть, так было всегда, просто ты только теперь это заметил сам?

Я присел на кровать и погладил Аню по руке. Мой взгляд упал на фотографии, которые она рассматривала. На большинстве из них присутствовал я.

Я тихонько коснулся губами плеча Ани.

– Тишина невыносима, – сказала она, – Особенно летом. Летняя тишина полна чужой радости, радости, которая досталась не тебе. Она фактически и не тишина. Вот сейчас я сижу дома одна, ты мне мерещишься. А за окном бегают дети, молодые девушки целуются с парнями. А я сижу тут…

– Так выйди, кто ж тебя держит?

– Не могу. Меня тоже как будто нет, нас всех кто-то придумал. А потом ушел куда-то. А мы догадались, что нас придумали, и теперь не можем жить как все.

Я засмеялся и пошел на кухню делать кофе.

– Тогда, – закричал я из кухни, – нам лучше постараться это забыть!

Кое-кто схватил опасную бритву и стал брить Джони. Джони тихо плакал от ужаса.

– Когда-то у тебя тоже было все в порядке, – сказал мне король. Ты шел по улице и насвистывал. Думал, что ты не хуже всех и даже в чем-то лучше.

Но что с тех пор изменилось?

Да, ты стал чуточку старше.

Да, у тебя теперь вставная челюсть, и ты не надеешься, что та молоденькая девушка сочтет тебя интересным.

Порнофильм с твоим участием будет смотреть только извращенец.

А так-то все осталось по-прежнему?

Просто теперь удовольствий, которые ты получаешь, будучи в одиночестве, стало гораздо больше, чем удовольствий, которые ты получаешь в компании.

Может, потому, что большинство твоих друзей умерли, а остальные живут так далеко, что ты не доберешься к ним, даже если соберешься умирать?

Король посмотрел на меня сочувственно и прошептал:

– Не переживай, в следующей жизни кто знает, кем будешь ты. Не беда, что эта жизнь прошла зря.

Я проснулся с криком и в холодном поту. Мне тридцать лет. Я еще молодой. Я еще…

Петухов получил от жены по уху и с тех пор совсем распоясался. Он отказывался выполнять просьбы, притворяясь глухим. Когда жена спрашивала, почему он не откликается, Петухов только ржал в ответ и тыкал пальцем в глухое ухо.

– Вот тебе правда, – сказал Дон Хуан Роману, когда они прогуливались среди развалин пирамид Красной Горбатки. Каждый раз, когда о тебе кто-то думает, ты теряешь частичку себя. В том случае, если они думают о тебе правду. Если ты подумаешь о них, то ты вернешь себе чуть-чуть силы. Если нет – ослабнешь. Ослабнешь совсем – умрешь. Как? Неважно. Что-то случится. Надо быть честным только с близкими людьми. Нельзя говорить правду о себе всем. Самое лучшее – молчать и не оставлять следов. Не можешь молчать – шифруйся.

– Но как же, что же, писатель должен быть честен, иначе как…

– Запомни, – ответил Дон Хуан, – настоящий писатель говорит в своих книгах правду так, чтобы понять ее могли немногие. Для остальных же его книга – развлекательная ложь. Или просто пустота.

Я собрал в одном классе Иисуса Христа, пророка Мухаммеда, Будду, Лао-цзы, Карлоса Кастанеду, а также Морихея Уэсибу с Коичи Тохеем.

– Вы не имеете права меня учить. И вообще никого, – объявил я им. – Я считаю, что каждый человек должен сам доходить до тех мыслей, которые вы ему сообщаете, или не доходить вовсе.

Сказав это, я решил убить всех присутствующих.

Сын Божий совсем не сопротивлялся, но, когда я закончил его убивать, оказалось, что он стоит неподалеку и смотрит на меня добрыми глазами.

Тогда я решил прикончить царевича Шакьямуни, но он так приветливо улыбался, что у меня не поднялась рука причинить ему вред.

Карлос Кастанеда умер сам, прежде чем я подошел к нему. Просто сгорел изнутри, напоследок запустив в меня увесистым собранием сочинений.

К Уэсибе мне долго не удавалось подойти, потому что он практиковал Айкидо со своим учеником Тохеем и постоянно швырял последнего мне под ноги. Тогда я решил убить Тохея, но он сделал мне санкио, и я передумал.

Пророк Мухаммед был не так прост и попытался убить меня первым, да так, что мне пришлось спасаться бегством.

А про Лао-цзы я просто забыл…

Король шел по улице и приветливо улыбался прохожим. Я шел неподалеку, но меня никто не видел.

Летом мир кажется нереальным, настолько все ускоряется. И так ясно вспоминаются предыдущие годы… Зимой никогда не бывает такой ясности, мир кажется застывшим, существует только здесь и сейчас.

Король остановился возле баллона с квасом. Две девочки-продавщицы с улыбкой смотрели, как нелепый большой мужчина с пышными усами пробует языком пену, а затем, зажмурившись, пьет до дна.

Господь Бог иногда развлекался тем, что прихватывал за уши Парменида и говорил ему: «Ну как, Парменидушка, Москва-то, чай, далеко?» Древний грек не знал, что такое Москва, и оттого сердито хлопал глазами.