Олег Лукошин - Варварские Строки

Сам он окунался в море регулярно, так как баню, за которой любил прятаться Коля, никогда не топил. И не только потому, что не было денег на дрова, а просто по причине абсолютного и бесповоротного пофигизма. Смыть слой грязи можно было и в набежавшей волне, а о гигиене Костыль не заботился. Коля же в то время не мылся вовсе.

– Океан – это сущность жизни, – говорил пьяный старик, раздеваясь на берегу догола. – Он нападает на тебя, свирепствует, хочет уничтожить, стереть с лица земли, но это лишь видимость. Океан закаляет тебя, делает сильнее. Он накрывает тебя своими волнами, чтобы ты выстоял, чтобы упав, поднялся снова. Никто меня не научил тому, чему научил он.

Обнажившись, старик садился на гальку, откладывал костыль в сторону и в несколько коротких рывков перемещался в воду. Побарахтавшись у берега, он отталкивался от дна единственной ногой и, мощно работая сильными руками, заплывал далеко в море – так далеко, что иногда Коля терял его из вида. Выбравшись на берег, Костыль одевался. После купания он чувствовал себя лучше: мышцы обнаруживали в себе крепость и упругость, лицо становилось застывшим и восторженно-серьёзным, а ветер развевал седые волосы – он был даже красив в такие моменты, этот спивающийся инвалид.

Его убили двое подростков, которых беспечный старик пустил к себе на ночь. Ночь растянулась на неделю, а затем они его зарезали. Коле они казались тогда большими и взрослыми дяденьками. Помнится, он не очень испугался, глядя, как они планомерно всаживали в него ножи – почему-то не верилось, что они сделают подобное и с ним. Они и не сделали, а даже предложили Коле уйти вместе с ними. Он отрицательно мотал головой и мычал. Они посмеялись над ним, немного побили, а потом ушли. Дня через четыре Колю обнаружили какие-то люди и сдали в приют.

Именно там он научился говорить. Было ему лет восемь, и первое своё слово он запомнил очень хорошо. Это было слово «бля». Воспитательница дико обрадовалась, услышав его. Она решила поработать с Колей именно в этом направлении, и довольно быстро он освоил ещё дюжину матерных слов и пару трёхэтажных выражений. Версия, что он врождённый дебил, отпала – его стали пускать на занятия. Вскоре он научился произносить не только крепкие выражения.

Через год он уже умел читать, и чтение по-настоящему увлекло его. За то время, что он находился в детском доме, он перелопатил кучу книг. Читал не только художественную литературу, но и многотомные научные труды. В пятнадцать лет, за две недели до получения диплома о неполном среднем образовании, который ему собирались дать не за успехи в учёбе, а лишь для того, чтобы он имел возможность поступить в училище, Коля сбежал. Искали его не особо усердно, но через пару лет всё же поймали – он украл тогда поросёнка в одной из деревень. После этого происшествия его чуть не посадили в колонию и выдали паспорт. Хотели отправить в армию, но он сбежал опять. Дороги Приморского края снова позвали его. Очутившись на свободе, он первым делом хотел выкинуть паспорт, но сознание некоей его значимости успело проникнуть к тому времени в его голову, и паспорт он оставил.

Выбираться к морю в его планы не входило – он даже испугался, увидев однажды перед собой бескрайнюю водную гладь. Но у воды было легче прокормиться, и он остался промышлять в прибрежной зоне.

Оно шумело перед ним и сейчас – огромное, злое, беспощадное. Лишь крики птиц вторили биению волн. Небо с утра заволокло тучами, царил сумрак. Коля сидел на поваленном стволе дерева, гладком и скользком, и смотрел на воду.

– Тебе никогда не войти в неё, – раздался за спиной сдавленный старческий шёпот. – Ты даже приблизиться к ней боишься.

– Ну и что, – вяло отозвался он. – Мне незачем в неё входить. Я не рыба.

– Ты прекрасно знаешь зачем, – шептала старуха. – Ты – ничтожество, и море доказывает тебе это.

– Пусть. Я не хочу с ним бороться.

– Просто не можешь. Каким же убогим и жалким должно быть существо, которое не осмеливается шагнуть в море! Я всегда удивлялась: как те, кто ответственен за человеческие субстанции, допустил появление на свет такого урода?

Коля не ответил, лишь печально оглянулся. Старая Сука выковыривала грязь между пальцами ног. Заметив его взгляд, она омерзительно улыбнулась. Вновь возникла уже впереди, стоящей.

– Смотри! Смотри! – показывала она на море. Её дряблые груди тряслись, а отвисшая задница хлюпала о ляжки. – Ты видишь это?

Коля всмотрелся в горизонт.

– Вон там, под той тёмной тучей, видишь?!

Несколько секунд он вглядывался вдаль и, наконец, почти невидимая и постоянно пропадавшая не то от игры света, не то закрываемая волнами, среди водной ряби обозначилась тёмная точка.

– Катер! – крикнула старуха. – Рыбаки!

Коля привстал, чтобы убедиться в правоте её слов. Это действительно был рыболовецкий катер. Артельный причал располагался недалеко – примерно в километре. Там, на ветхом складе, представлявшем собой сарай с множеством дыр и лазов, рыбаки сгружали свой улов. Находиться он там мог по несколько дней и от того, была ли на складе рыба, зависело пропитание нескольких бездомных, промышлявших на берегу воровством. Одним из них был Коля.

– Едут, едут, – пританцовывала Старая Сука. – Будет нам еда!

– Я добуду её без тебя, – огрызнулся Коля.

– Чёрта с два! Ты беспомощный, как кусок мяса. Я вообще не понимаю, как ты ещё жив. Даже твой любимый Костыль был приспособлен к жизни больше, чем ты.

– Я не любил его.

– Но ведь тебе было жалко его?

– Нисколько.

– Ты врёшь. Ты врёшь постоянно. Всё время, что я тебя знаю.

Тёмная точка увеличивалась. В ней уже отчётливо можно было распознать судно.

– Причалит через десять минут… – бормотала старуха. – Час будут разгружать… Стемнеет к тому времени.

– Ну и к лучшему.

– А ты не сдохнешь от голода?

– Нет, у меня есть.

– Что у тебя есть?

– Хлеб есть.

– Ах ты заботливый! – дрябло засмеялась она. – Кусочек хлеба припас на чёрный день.

Коля достал из пакета, валявшегося у ног, ломоть хлеба. Он был покрыт несколькими ошмётками колбасной кожуры с тонкими прослойками мяса. Вцепившись в хлеб зубами и откусив от него изрядную часть, он принялся сосредоточенно жевать. Старая Сука скалилась, глядя на него. Стоптанные ботинки, на которых остановился его взгляд, совершенно пришли в негодность. Подошва на одном из них держалась лишь на трёх точках клея, готовая в любую секунду отвалиться. Подошва второго была покрепче, зато из ботинка выглядывали пальцы. Мечта о новой обуви была единственной, кроме традиционных фантазий о еде, которая посещала его в последние недели. Остальная одежда, особенно брюки и рубашка, были ещё ничего, вполне крепкие и совсем без дыр. Плох был свитер, дыр на нём значилось предостаточно, но свитер волновал его сейчас не так, как обувь – всё-таки было лето, и тёплая одежда требовалась лишь по ночам. Днём можно было обойтись без свитера.