Софи С./М. - Крик в небо – Вселенной. Книга 1. Она

Лет в десять настала безысходность. Родители иногда позволяли себе некрасиво выразиться, а она уже понимала, что уйти из дома или умереть – не выход. Только погибнешь зря – никто ничего не осознает. Все считают себя правыми, а тебя больной, скажут «Слава Богу, избавились!» А может, и не вспомнят о тебе. Такова жизнь – мир суров. Ранние электрички грезились ей, она едет в никуда, выходит где-то и бросается с моста. Вот и всё. Никому ничего не доказывает. Надоело. Какая-то девочка, лет двенадцати, идёт с родителями, они, недовольные её поведением, кричат на всю улицу, потом, от злобы, им слов уже мало, им, будто не достаточно унижения, и мать бьёт её в грудь и по лицу. Конечно, имеет право, она же «кормит её и одевает». Той следует быть послушной. И та терпит, идёт и слова не вставит. Вероника смотрит на всё это: О, с ней точно что-то не то! Она бы потеряла себя от боли, и в ярости, с проклятиями, побежала бы в неизвестном направлении.

Из-за сильной восприимчивости у неё возникали проблемы в том, чтобы «проявляться». Она замечала за собой огромную тягу к уединению. Тягу не высовываться. Высунешься – обидят, и как с этим жить? Часто это был осознанный выбор: пригласят на дискотеку в школе, она обрадуется, потом, подумает, я такая вся страшненькая (родители не слишком заботились о том, чтобы приодеть её) и не пойдёт. Так недолго и лапшой стать, понимала она теперь. Теперь она такой и не была. С Аней, так много знающей о моде, стиле и искусстве, она начинала учиться уверенности в себе. Та делилась с ней красивыми вещами, в них она не стыдилась себя, та рассказывала много интересного, и, зная столько, она не боялась заговорить со сверстниками.

Который день она просыпалась от одного и того же сна: то она у школьной доски – не знает, как решить задачку, то за партой – думает над той же задачкой, а работы уже сгребает злобная математичка. Вот-вот эта карга опозорит её перед классом, вот-вот разразится криком… Школа окончена – она не могла поверить, что всё позади. Сколько ещё ей будут сниться такие сны? Наверно, до старости.

В начальной школе учительница кидала стулья и называла «Хлопковых» – хлопками, «Дураковых» – дураками. «Хлопок ты бестолковый, пенёк ты с глазами!» – рявкала она, стоя над душой, и как треснет по парте – тетради так и подпрыгнут. Математичка так не делала. Она до того запугала детей, что на выходе ей достаточно было презрительно взглянуть, приспустив очки, как ученик дрожал от страха. Учитель от Бога – недаром называли её.

Есть понятие врождённой грамотности или чувства языка. Располагая богатым набором чувств, Вероника обнаружила и таковое: не уча правил, она писала диктанты на отлично и всегда знала, какой предлог подходит фразовому глаголу – тот, что к месту, просто лучше смотрится. В математике чувства не помогали. Оттого ли она не имела права на счастливое детство? Упрощение самой жизни зависело от упрощения выражений – раз уж упрощать их не было таланта, и желания соответственно, учительница советовала родителям «поработать здесь ремнём».

Бездарный в математике прекрасно проживёт и без неё, и Вероника прожила бы, если б не учительница. Однажды та разразилась оскорблениями – она молча собралась и ушла. Шла по улице и думала. Никогда она никому не мешала на уроке, другие ходят на головах – учителя орут на всех сразу. Другие щёлкают задачки – учителя требуют того же от всех. А ведь столетие назад эта же карга унижала бы её розгами на глазах у всех… Ради чего? Ни одной формулы не требовалось в жизни, даже при поступлении в ВУЗ, стало быть, ради того, чтобы сделать из неё больную на голову. Если уж она до сих пор просыпается в холодном поту от взгляда из-под очков, что бы с ней сделали розги?

По-взрослому взглянув на учительницу, она поняла, в чём дело. Школа – общеобразовательное учреждение, так что, будь добр, изучай всё предметы. Будь добр вариться там же, где и товарищ хулиган – вас уровняли и делом и криком. Была у них и «добрая учительница» и добром это не кончилось. После десяти лет равнодушного лицезрения беснующихся детей она решила стать строгой. Встала со стула, где, словно горбатенькая черепашка, сидела в очках и с карандашом, бросила тот самый карандаш и крикнула «Замолчали!» – Ей больше не хотелось вести урок, перекрикивая учеников, она покусилась на идеальную тишину. Но никто не замолчал. «Прекратили!» – разрывалась она. И тогда все хохотали. Одни дразнили, корчили рожи, другие танцевали на партах. А закончилось всё тем, что учительница встряхнула одного из мальчишек, он как-то причудливо затанцевал, оступился, упал и рассёк подбородок об угол парты. И тогда одноклассники закричали «Это вы его, это вы!» а учительница прикрыла лицо и разрыдалась. Это был знатный скандал. Было жаль добрую учительницу, и с чувством вины перед ней, Вероника превратилась в белую ворону, когда на родительском собрании надрывались жалобными воплями дети и отборными ругательствами родители. Она, да ещё пара тихонь, молчали. И это было странно. Беспощадно.

Снится кладбище, огороженное стеной из красного кирпича, скитания по его просторам, лабиринты, лестницы, ведущие в замкнутые пространства и страх… Когда она была маленькой и ещё не ходила в школу, родители снимали угол в пятиэтажке, на последнем этаже. Ей часто снилось, что она бежит наверх, а за ней гонится убийца. Мужчина. Вот-вот настигнет. Что будет тогда, точно она не знала, но вбежав на последний этаж, ломилась в дверь так, будто нечто страшнее смерти преследует её. Дверь не открывали. Ловушка последнего этажа – самое страшное из того, что запомнилось. А запомнился ещё и сарай. В бабушкином доме был сарай, полный сена для коровы, ей снилось, что после долгого бега по городу, она вбегала в этот сарай. Он тоже был ловушкой. У мужчины всегда был нож… Страх и возбуждение, боль и война страстей, принадлежность и буйство смятения… Тогда эти слова были пусты, тогда лишь дико колотилось сердце.

В деревне жили просто: дети, не то что в школу, и в садик ходили сами. Правда, из садика воспитатели одних не отпускали. Отец вечно пропадал, а мама работала санитаркой то сутки, то двое подряд. Придумали так: одна знакомая мамы, заходя за сыном, забирала и Веронику, выводила её на улицу и шла своей дорогой. Так делали и когда её перевели в городской сад, ей было пять, а она сама садилась в автобус до сада и обратно, ключ от дома носила на шее. Ещё года в три Вероника объездила на трёхколёсном велосипеде всю деревню и близлежащие поселения – так она гуляла. Тем временем, Советский Союз развалился, и по телевизору начали пугать людей то одним, то другим. Ходили слухи о педофилах. Вероника думала теперь, что мама рассказывала ей про «плохих дядь» как раз поэтому. Она говорила: «не бери конфет ни у кого, даже у соседей, они отравленные. Ни с кем никуда не ходи, а то порубят тебя на котлеты или наделают пирожков». Это запомнилось потому, что однажды её подружка Кристинка, ушла с каким-то дядей, а Вероника прибежала домой и заплакала. Говорит: «Мама, Кристинку на котлеты увели».