Нина Запольская - Амулет plus любовь

Близился вечер, и шумное торжище подходило к концу. Матросы, сопровождаемые Бонтондо Вторым, повели купленных верблюдов на африканский постоялый двор, где нашим путникам предоставили ночлег, а верблюдам отвели стойло. Устроившись в комнатах (матросы – в своей, джентльмены – в своей), капитан, мистер Трелони и Платон пошли в деревню Бонтондо на пир по случаю охоты на крокодила.

****

Днём охотник Бонтондо пришёл к капитану на постоялый двор. И тут он впервые попробовал кофе. И Бонтондо очень понравился кофе, который он до этого не пил никогда-никогда.

– Это мокко? – удивился он, увидев кружку с кофе, и белки его глаз выкатились из орбит, а широкие ноздри раздулись, впитывая запах. – Я о нём очень много слышал… Много-много!

Он выпил кружку чёрного кофе с медовыми финиками и попросил вторую. Выпив вторую, он сказал:

– Хвала Аллаху!.. Вот теперь я попробовал мокко и могу сказать… Люди не врут!

И Бонтондо стал приходить каждый день: он пил кофе и что-нибудь рассказывал.

Через день капитан сказал джентльменам:

– Хорошо, если с нами в пустыню пойдёт Бонтондо: он знает местные языки, обычаи и вообще – он охотник… Но я зову его, а он говорит, что ему достаточно его крокодилов, а львы пустыни ему ни к чему.

У доктора Легга округлились глаза.

– Львы? – воскликнул он.

– Ну да, доктор, львы. Они тут водятся… Хотите поохотиться?

– Конечно, капитан! Ведь вы же знаете – я страстный охотник!

– Да я и сам люблю охоту. Но Бонтондо не идёт с нами ни на крокодилов, ни на львов. И я не могу его уговорить…

– А я смогу… Хотите пари?

– А на что? – спросил капитан с улыбкой.

– На льва, – не задумываясь, выпалил доктор. – Первый же встреченный нами лев, чур, будет мой!

И доктор протянул капитану руку.

– Отлично… Я согласен, – ответил тот.

Доктор достал из сумки чехол и, позвав Платона, как переводчика, пошёл на поиски Бонтондо.

Бонтондо лежал на спине под навесом возле хижины, лениво покачивал босой ногой, положенной на колено другой ноги, и изучал небо через щели в навесе. Чувствовалось, что лежит он так давно и будет лежать так и дальше, потому, что занятие это ему очень нравится. А ещё потому, что жена его сейчас работала в поле, и дома без неё делать было нечего.

– Бонтондо, я пришёл звать тебя с нами в пески, – сказал доктор Легг вкрадчиво.

– Зачем мне пески? – удивлённо спросил Бонтондо, поднимая голову.

– Затем, что потом я подарю тебе зажигательное стекло, и ты будешь повелителем огня в своей деревне, – ответил доктор.

– А что такое зажигательное стекло? – спросил Бонтондо, ногой он качать перестал, глаза его цепко уставились на доктора.

– Увидишь – тебе сразу понравится… Пойдём, я покажу, – сказал доктор и замахал рукой, как краб, приманивающий к себе самку.

Бонтондо встал и пошёл за доктором. Доктор достал из чехла лупу, присел на корточки и направил лупу на сухую траву. Вскоре он поймал солнечный луч в фокус лупы. Когда вспыхнул огонь, доктор встал и затоптал его. За ним поднялся и Бонтондо. Он не спускал глаз с лупы, чувствовалось, что лупа ему очень понравилась.

Доктор повторил, а Платон перевёл:

– Если ты пойдёшь с нами, я отдам тебе стекло, как только мы вернёмся обратно.

– Нет, ты меня обманешь, – сказал Бонтондо.

– Нет, не обману, – заспорил доктор.

– Нет, обманешь, все белые люди обманщики, – повторил Бонтондо с таким убеждённым и горьким видом, словно он каждый день только и делал, что обманывался на лупах.

Бонтондо по-прежнему смотрел на лупу, которую доктор стал засовывать в чехол.

– А я не обманщик! – Доктор густо покраснел, потому что стал сердиться. – Платон, скажи ему: как я могу быть обманщиком, когда я джентльмен?

– Как мне перевести слово «джентльмен»? – спросил Платон.

– Хорошо воспитанный и порядочный господин, – начал объяснять доктор, потом поморщился. – А, чёрт, никак не переводи! Так и скажи: «Джентль-мен».

Платон так и сказал. Потом по просьбе Бонтондо сказал ещё раз, глядя в потрясённые, опушённые густыми ресницами глаза охотника на крокодилов.

– Джентль-мен, – попытался выговорить тот.

С первого раза у него ничего не получилось, но, что удивительно, именно это слово убедило его совершенно. Он тут же дал своё согласие пойти через пески. Впоследствии все часто слышали, как Бонтондо повторял себе под нос покорившее его слово:

– Джентль-мен… Джентль-мен…

Но как он его себе представлял – никто даже представить не мог.

А на следующий день пришёл караван, с которым отряд отправился в Сахару.

****

ГЛАВА 4. Место быстрых песков

Глава, в которой описываются «игры с юбками по-испански»

пустыня Сахара и старинный обряд не-людей

по вызыванию грудного молока.

Марианна ещё ни разу не была в личных покоях мистера Тайм.

Что это именно приватная зона его квартиры, она поняла по живописи, которая висела на стенах. Потому что это была очень личная, глубоко интимная живопись, какую гостям не показывают, не допуская их проникновения в своё личностное пространство.

Эти полотна не содержали изображения чего-либо наглядного и определенного, тем более исторического. В них не было сюжета. Они просто являли собой некий художественный знак страшных вселенских катаклизмов. И всё же она сразу поняла, что эта живопись на холсте олицетворяла распахнутые врата ада, через которые врывается в души людей ужас – ужас необъятной катастрофы, название которому трудно отыскать.

Живописные формы этих произведений казались странными и символичными. Подрамники без багетов были заполнены фрагментами, обломками реальных и фантастичных, узнаваемых и деформированных, изобразительных и отвлеченных мотивов природы – природы культурной и дикой, живой и неживой. И все эти фрагменты и обломки рушились и крошились, как от взрыва.

Особенно её потрясла опрокинутая голова красивой женщины. От головы тянулась рука с лампой, а рядом вздыбились голова лошади – явно символ добра – и голова быка – определённо символ зла, потом шли ещё чьи-то руки, тела, ноги и режущий человеческий глаз электрический свет. Причём все эти хаотичные фрагменты теснились, пересекались друг с другом и укладывались в строгом порядке на свои места в безупречно выверенную композицию.

И тогда она поняла, насколько верстальщик страдает от своей какой-то глубоко запрятанной и разрушительной боли. Эти картины приоткрыли перед ней его душу лучше всякой демонстрации профессионализма.

Марианне стало жалко мистера Тайм, и она решила про себя, что будет очень стараться.

– Марианна! – сказал тот дрожащим голосом, останавливаясь невдалеке от подиума кровати. – Это сумасшествие, я знаю…