Василий Казанцев - Прощание с первой любовью

Полподойника как не бывало.
— Ах, ты эдак? — старуха вскричала.

Возмущенно глазами блеснула —
И остатки на землю плеснула.

Стала печь пироги — пригорели.
— Это что за напасть, в самом деле?

Все в огонь побросала их тут же.
— Если плохо, так пусть будет хуже!

Стал Митроха залазить в рубаху —
Затрещала рубаха. С размаху

Разорвать было думал — стара ведь.
Да раздумал. Решился оставить.

В пласт навоза всадил свои вилы.
Вилы хрустнули, стары и хилы.

Постоял, огляделся Митроха.
Что–то нонче все клеится плохо.

Затянул ремешок свой потуже.
Плохо, плохо, да не было б хуже.

На бугре, над речною излукой,
Жили–были старик со старухой.

Тихо–мирно. Без лишних хлопот.
К жизни был у них разный подход.

На зыбучей жидкой сини
Вдоль реки — куда ни кинь —
Только спины, спины, спины —
Рябь колышущихся спин.

Грузновато, хладнокровно,
Вок о бок, торцы в торцы,
Прут лоснящиеся бревна,
Крепкогрудые пловцы.

И, извечно молчаливы,
К самой речке подступив,
Наблюдают молча ивы
Этот массовый заплыв.

Вот, дыша смолой и силой,
Из воды идут, свежи,
Голенастые верзилы,
Коренастые кряжи.

В молодом древесном гуле
Я и сам гудящий лес.
Я хожу под стать Микуле
Средь разбуженных древес.

Подо мною берег стонет,
Искривленный, как дуга.
И по щиколотку тонет
В плотном береге нога.

Поля утихли, посветлели чащи.
Озерная похолодела гладь.
Ему труднее, чем другим, шуршащий,
Студеный воздух рассекать.

Глядит вперед. Какая сталь во взгляде!
Как два вздымаемых крыла,
Налево сзади и направо сзади,
Колеблясь, стая по ветру легла.

Солнца круг все ниже, ниже —
Скользом по болотной жиже,
По облупленному пню.
Тянутся былинки к свету.
Я давно бегу по следу.
Зверя быстрого гоню.

Взлобки, впадины, ложбины.
Вон он, за кустом рябины.
Оглянулся на меня.
Ногу тяжело волочит.
Смерть в лицо увидеть хочет
Он свою. Смерть — это я.

Частое стволов мельканье.
Прутьев гладких колыханье.
Влажный полумрак лесной.
Чье–то тяжкое дыханье
Слышу за своей спиной.

Беги, река моя, беги,
Верти, верти свои круги,
Минуй нечаянные кручи
И неожиданные мели.
В твоем прозрачно–ясном теле
Звезда небесная лежит.
Она не жжет тебя, не мучит.
Она нисколько не болит.

Далекая даль без предела.
Горячие ночи без сна.
«Мне мало бессонниц, — пропела. —
Мне жизнь безраздельно нужна».

Дороги высоки и круты.
Шагать. И всходить. И смелеть.
«Пожертвовал жизнь до минуты,
До капли. Пожертвуй мне смерть».

Могилу с землею сровняла
Трава. Пролетающих стай
Проносятся тени. «Мне мало
И смерти. Бессмертье отдай».

Вырастают, налетая,
Тают, пролетев,
Броды, Горная, Лесная.
Балка. Суходрев.

Как нечаянные всплески —
Яр, Торжок, Лога.
Полустанок Перелески,
Станция Тайга.

Теплый стан, Утес, Оленья…
Всех не перечесть.
Есть Надежда. Есть Терпенье.
Счастье тоже есть.

На берегу, у переката,
В узорчатой тени ракит,
Ведут беседу два солдата.
Солдат
Солдату
Говорит:

— Мы рядом шли. Мы вместе были.
В одну мы падали траву.
И из одной реки мы пили.
Но ты убит. А я живу.
Прости меня…

И глуховато
Из–под земли тяжелой: — Брат,
Ты рядом шел. И долг свой свято
Ты помнил. Ты не виноват.

Мы шли кровавыми путями.
Твой путь с моим навечно слит.
Огонь войны горел над нами.
Святой огонь любви горит.

Как по деревне танки шли!
Как клацали, как грохотали
Плывущие поверх земли
Зазубренные глыбы стали.

Они не шли во весь опор —
Им узкий коридор был тесен.
Но как могуч был их напор,
Как непреклонен, как железен.

Ровняя жесткие строи
В сгущающемся напряженье,
Шли не чужие, шли свои.
И не на битву — на ученье.

Избушки, сбившиеся в ряд
Пред медленным железным рядом,
Пугливо сжались. Дрогнул взгляд
Под медленным железным взглядом.

К земле прирос. Ну что же вы,
Как виноватые, стоите,
Поднять не смея головы?
Кричите же «ура», кричите!

На току мешки с пшеницей.
Налитые крепыши.
Хочешь с ними повозиться —
Не спеши, ровней дыши.

Эй, вот ты — расправь–ка плечи.
Распрямись–ка в полный рост.
Ну хоть шаг ступи навстречу,
Или ты к земле прирос?

Всех — дородных, сбитых, грузных
Похватавши за бока,
Я скидаю в зыбкий кузов.
И плотней замкну борта.

Страдный день стряхну, как ношу.
В довершенье всех бросков
Тело собственное брошу,
Как мешок, поверх мешков.

Руки гулкие раскину
Вширь по кузову всему,
Будто ими всю машину
Крепко-крепко обниму.

Помни, тонкая ключица,
Помни, хрупкая спина,
Как увесиста пшеница.
И ядрена. И сильна.

Глубина и прозрачность в природе.
Вон, вдали, расстояньем не скрыт,
В опустевшем лесу на колоде
Человек, пригорюнясь, сидит.

Но кручина его не кручинна,
А неслышно легка и светла.
И летуча. Она беспричинна.
Неизвестно откуда пришла.

В ней и шелест, и дальняя сойка.
И летящая тонкая нить.
И печали в ней ровно настолько,
Чтобы счастью законченным быть.

…Едва ворота скрипнут, бабка
Уже кричит: «Маруська, Гапка,
Глядите–ка в окошко — там
Как будто кто заходит к нам».

В глазах всегда одна забота.
Чуть слышимый раздастся стук,
Всем телом встрепенется вдруг.
Она всегда ждала кого–то.
Ждала к утру. Ждала в обед.
Двенадцать лет. Пятнадцать лет.

Я помню, как–то поздно очень
В дверь постучал. Из темноты
В сгустившемся молчанье ночи
Раздался шепот: «Это ты…
Ванюша? Сын мой?» На мгновенье
Как током обожгло меня.
Я выкрикнул: «Нет, это я!»
Стыдясь передо мной волненья
Обманутого своего
И скрыть, замять спеша его,
Она по лестнице проворно
Стучит и кашляет притворно:
«Лешак вас носит допоздна.
Тут спутаешь все имена.
За что мне только наказанье
Такое? Не хватает зла…»