Василий Казанцев - Прощание с первой любовью

Боясь прикоснуться друг к другу,
Пройдем по безлюдному лугу.
Дыхание остановив,
Взойдем на высокий обрыв.

Вернемся туда, где расстались.
Там, в спутанных травах, остались
Воздушны, бесплотно–легки,
Стихающие шаги.

Неслышно, по следу, по следу —
К тропинке, к развилке, к рассвету.
К осинке с дрожащей листвой,
Туману над сонной водой.

Прошепчем «прощай», отойдем
Два первых шага, застыдимся
Назад оглянуться. Тайком
Оглянемся. Разом. Поймем
Друг друга, смутимся. Решимся
Вернуться. И сил не найдем.

Неслышный, ровный бег реки.
В густых ветвях окно.
Осинки, как огонь, легки.
Я тот, кем был давно.

Дрожит на солнце листьев тень.
Трепещет свет в тени.
Пройди нечаянно. Задень
Нечаянно. Толкни…

Заря. Рассвет. Шестнадцать лет.
Свой одинокий метя след,
Брожу, таинственно молчу.
Я ей понравиться хочу.

Она не смотрит на меня.
И я, застенчивость кляня,
Шумлю и глупо хохочу.
Я ей понравиться хочу.

Я речи страстные шепчу.
Я взгляды дикие мечу.
Я саркастически шучу.
Я ей понравиться хочу.

Идут года — бежит вода.
А ей шестнадцать лет всегда.
И до сих пор, как в те года,
Я ей понравиться хочу.

Трать, пока имеешь, трать
Время дорогое.
Тратить — это не терять,
А совсем другое.

Исчезают дня следы.
Тихо, чисто, пусто.
Шорох ветра. Свет звезды.
Хорошо и грустно.

Он поет, запрокинувши голову вверх. Он поет,
Крылья вниз уронив. Закатился. Не дышит.
Меж кустов и колодин по лесу охотник идет.
Но — поющий — смертельных шагов он не слышит.

Перестанет немного, затихнет на миг — и опять.
И пока он дрожит, исступлением огненным пышет,
Тот, с ружьем, успевает поближе к нему подбежать.
Но глухарь его бега не слышит.

Выждет хитрый охотник — и снова глухарь запоет.
Вскинет ствол вороненый и в белое небо пальнет.
Промахнется охотник, удар его мимо пройдет.
Но ружейного грома глухарь не услышит.

Помолчит, дико дернется, кверху глаза заведет.
И охотник прицелится снова и снова пальнет.
Прямо в сердце поющее меткий свинец попадет.
Но и этого тоже глухарь не услышит.

Мотор завыл. Метнулась вспять бетонка.
Отрыв. Вздыманье. Грудь тревогу бьет.
Кричит, трещит ушная перепонка.
Кровь каждой жилкой вопиет.

Их тянет вниз земли родная гладь.
Излучины, развилины, соцветья…
Не душу тяжко к небу подымать —
Цепляющиеся тысячелетья.

Снег осел, сугробы сникли…
Зеленеющим вихром
Из–под снега — куст брусники,
Лист в налете восковом.

Полусодранно торчащий
Клок бересты дребезжит.
На мышиный писк тончайший —
Нос к земле — лиса бежит.

Ровной строчкой, убегая,
След споткнулся на бегу.
Только ямка голубая
В талом, масленом снегу.

Пламень, стелющийся, длинный,
С мягким жаром снега слит.
За ликующей с вершины
Терпеливо рысь следит.

В туман предрассветный уставился князь.
Глаза его застит кручина.
Вершины еловые, в небо вонзясь,
Не дрогнут. Не дрогнет дружина.

В сырой, незаметно светлеющий мрак
Глядит он, как в темную воду.
Вдали, за туманом, невидимый враг.
Готовься, дружина, к походу!

За раны, за землю — лавиной стелясь!
За пленного Князева сына!
Но медлит, потупивши голову, князь…
Глаза его застит кручина.

Туманы редеют. На склоне горы
Леса обозначились зримо.
Смотрите — уже показались шатры.
Столбы восходящего дыма.

Не крикнул, не вздыбил коня, не взмахнул
Мечом в запотевшей ладони.
Тяжелой главою устало кивнул.
И грянули, топнули кони.

Пошли, потекли, распластались — на бой!
В лицо холодящие дали!
Как будто не он их повел за собой —
Его пред собою погнали.

И бился с дружиною храброю князь.
До ночи туманной — с рассвета.
И кровь на прохладную землю лилась.
И слава была. И победа.

Равнину широкую князь объезжал.
На поле широком, как сонный.
Раскинувшись, сын его милый лежал,
Копьем его острым пронзенный.

Что — мщения жажда? Что — яростный гнев
Пред тихою бездной печали?
Склонился. И на землю сел, ослабев.
Как ноги бессильными стали…

Ложился туман. И вздымался туман.
Неслись под копыта каменья.
Немало он видел кровавых полян.
И много расширил владенья.

Дубравы шумели. Пылали костры.
И молвилось слово согласья.
И пело копье. И гремели пиры
На славу. И не было счастья.

Не пристает репей, не колется осот.
Всем телом слышится свобода
От зноя едкого. Несет
Корой черемухи из огорода.

К лицу ласкается, шурша,
Чего–то теплого, сырого
Волна… Как ночи добрая душа,
Вздыхает в темноте корова.

Упорная пчела листает книгу луга.
Сменяя и тесня ребячливо друг друга,
Страницы легкие шуршат. Янтарный мед
С бесчисленных страниц прилежная возьмет.
Хмельного, знойного пройдет пора июля.
Морозная зима падет. В каморке улья,
В сонливой темноте прошедших дней черед
Польется медленно, потянется… Не мед
Притихшей вспомнится — цветов горящих вьюга,
Взывающий простор, и блеск, и шелест луга.

С землею смешанные стружки.
Рассыпчатая, как зола,
Земля. Притихшие зверюшки,
Предметы смотрят из угла.

Сквозь щель в доске полоской длинной
Наклонно белый луч сквозит.
Мерцающая паутина
Беззвучно по лучу скользит.

Скчт, вниз клонящийся отлого.
С усилием вперед гляжу.
Как в обморок глухого лога,
Под ветви плотные вхожу.

Здесь сушь, а кажется, что сыро.
Пустынно и полутемно.
…Как будто из другого мира,
Влетает ласточка в окно.

И я бы волю чувству дать
Сумел со щедростью завидной.
Я мог бы плакать и рыдать
И до упаду хохотать.
Да только почему–то стыдно.

Все тлеет, тлеет глубоко —
Не гаснет мысль, как закавыка.
Что грубо это все и дико.
И не по–взрослому легко.

Ветер был и стволов напряженных гуденье,
И раскрылася высь. И предстало светло
В небе древо ветвистое. Древо–виденье.
Полыхнуло, рассеялось, сердце прожгло.