Константин Мурзиди - Уральские стихи

Чтобы слишком не было заметно
Перемен в долине за рекой,
Ветер клонит старые скворешни:
«Ты ведь, помнишь, лазал на шесты?»
Но идет он, будто бы нездешний.
«Что с тобой? Ты или не ты?»
Он идет знакомою тропою,
Вспоминая давние года.
«Это я». — «Но что, скажи, с тобою?
Разве ты не мальчик?» И тогда
Он сказал им что–то, на привале
Задымив цигаркою в тени,
И березы тихо закивали —
С полуслова поняли они.
Но пора мне к отчему крылечку,
Я приду к вам после погостить.

Видит: мост наводят через речку
И не могут сваю вколотить.
Вспомнил он скалистый берег правый
Многих рек, открытых на войне,
Вспомнил он ночные переправы:
— Ну–ка, — молвит, — разрешите мне!
И поставил сваю, и осилил
Там, где вряд ли справиться двоим.
И тогда рабочие спросили:
— Кто же ты? — И он ответил им.

И пошел, и видит чей–то «виллис»,
Паренек–шофер у колеса
Чуть не плачет: — Вот, остановились..
— И давно? — Пожалуй, с полчаса. —
Вспомнил он, как на степной дороге
Тягачи подталкивал плечом,
Вспомнил он походы и тревоги —
И давай орудовать ключом.
И загадку взял одним движеньем:
Только глянул — понял, что к чему.
Посмотрел парнишка с уваженьем:

— Кто же ты? — И он сказал ему.
Улыбнулся, глянул на подростка:
— Раз уж ты попался на пути,
Подвези, дружок, до перекрестка.
— Рад стараться! Как не подвезти?!

Соскочив на первом повороте,
Постояв мгновенье над прудом,
Он идет, как следует пехоте —
К шагу шаг, и видит: строят дом.
Вспомнил он, как добрые землянки
Без особых строил чертежей,
Глянул на бревенчатые звенья,
Похвалил и сам венец связал.
И спросил хозяин в удивленьи:
— Кто же ты? — И он ему сказал.
А потом присел неподалеку,
Угостил гвардейским табаком
И опять отправился в дорогу
И домой добрался вечерком.

Под родными с детства небесами
Мать не изменила ничего:
Проводила мальчика слезами
И слезами встретила его;
Улыбнулась, — видно, вспомнить хочет,
Как над ним она имела власть.
— Дай–ка я зашью тебе, — хлопочет, —
Гимнастерка, видишь, порвалась. —
И, обидеть матери не смея,
Молвил он: — Тебя я видеть рад…
Сам зашью, теперь я все умею.
— Кто же ты, мой мальчик?
— Я — солдат.

В усах запутался дымок,
Привычна трубка–носогрейка.
Кузнец искусный, все он мог:
Попробуй кто–нибудь, сумей–ка
Вязать железные узлы,
А что полегче — гнуть с колена…
Его глаза бывали злы,
Когда он взглядывал мгновенно
Через плечо на пьедестал,
Где, и сквозь бронзу гордость выдав,
Крестами, звездами блистал
Двором обласканный Демидов.
И после этого мрачней
Казался мастер в дымной кузне,
Кувалдой бил еще сильней,
Вязал узлы еще искусней.
Обучен тяжкому труду
И закален кузнечным жаром,
Он сбил в семнадцатом году
Тот пьедестал одним ударом.
А сын его в бою погиб.
Он тоже мастер был, — сумей–ка,
Когда, скрывая свой изгиб,
Из–под валов крадется змейка,
Одним движеньем на лету
Сумей, как он, легко и смело
Схватить клещами змейку ту
И под валы загнать умело.
И, перед тем как умереть,
Ему особенно хотелось
До звона змейку разогреть
И показать былую смелость.
Храбрее не было бойца.
Он пал на севере в двадцатом…

А внук седого кузнеца —
Он тоже мастер и прокатом
Владеет смолоду, но так,
Что умолкаешь, удивленный.
Один рывок, один контакт—
И ожил блюминг. Раскаленный
Поплыл брусок из полумглы,
Пригнув углы, как будто плечи,
Сопротивляясь под валы,
Полез по воле человечьей.
Тяжелый слиток. Ничего!
И стан средь грохота и лязга,
Лаская слиток, сжал его —
Не всем под стать такая ласка —
И, приласкав, перевернул,
И под валы опять отбросил.
И мастер с радостью вздохнул,
Забыв о смятой папиросе.

А там, где режут брус литой,
Когда он вытянется рейкой,
В толпе рабочих дед седой,
Сутулый, с трубкой–носогрейкой,
Стоял без шапки… Грому в такт,
По–стариковски беспокоен,

Он говорил: — Вот так! Вот так! —
И слабо взмахивал рукою.
Глотая трубочный дымок,
Он вспоминал о дымной кузне
И все шептал: — Я тоже мог!
А внук — смотри! — еще искусней.
А внук — на самой высоте…
И Русь не та, и мы не те!

Невелика гора Уктусская,
А ведь на всю страну видна.
Стремится к ней девчонка русская,
Пока не грянула весна.
И на горе с зимой прощается
И, озаряя крутизну,
Из–под ладони улыбается,
Заметив издали весну.
И только где капель заслышится
У чуть оттаявшей сосны,
Бежит на самый гребень лыжница
От наступающей весны;
Бежит, едва лыжни касается,
Взбежав, помедлит в вышине,
И вдруг сама с горы бросается
Навстречу ветру и весне.

Последними снежками
Ударила зима,
Метельными платками
Махнула мне с холма.
Ушла и разроняла
Прощальные платки..
За рощей с перевала
Сбежали ручейки
И начали на тропках
Точить рябой ледок.
Но роща не из робких,
Там снег еще глубок.
И подобрался б к роще,
По наледи скользя,
Ручей, какой попроще,
Да через пруд нельзя.
Но мирно, по–соседски,
Всего — через мосты,
Катает Верх–Исетский
Железные листы.
И к ночи под мостами
Блеснет в проломах льда
Холодными листами
Весенняя вода.

Дощатый домик — станция почтовая…
Она все та ж, при свете, в темноте ль.
И тройка с колокольчиком, готовая
Со всех копыт удариться в метель.
Молитва — вслух, а шепотом — проклятие.
Державный штык. Решетчатый глазок.
И тронулся, как в старой хрестоматии,
Подхлестнутый жандармами возок.
Но день шумит не ливнями, а листьями, —
Весенний день, которым я живу.
А я опять встречаюсь с декабристами,
С их памятью, и вот он, наяву,
Дощатый домик, где рукою строгою
Начертано на мраморной доске,
Что провезли их каторжной дорогою
В проклятом государевом возке.
А я иду, и блестки солнца сыплются
На мой рукав сквозь мокрую листву,
И ручейки с утра по щебню зыблются,
Перебирая неба синеву.
И все живое, все непобедимое,
Все молодое радо за меня.
И этот домик — пятнышко родимое —
Не затемнит, не опечалит дня.
И светлый день бежит ручьями, рельсами,
И там не тройка страшная звенит, —
Звенит трамвай, звенит вода апрельская,
Звенят лучи о мрамор и гранит.

Порода горбясь глыбами кривыми,
Удара ждет. А есть такой удар,
Что даже камень станет в ряд с живыми
И обретет могучей речи дар.
Взгляни на мрамор, — он всего лишь глыба,
Он ничего еще не перенес,
Не вызывал восторженных улыбок,
Печального раздумья или слез,
Торжественной серьезности, тревоги
Иль вдохновенья на великий труд.
Еще лежит он посреди дороги,
Еще его на пробу не берут.
Еще резцов не видит пред собою
Ваятель, перепачканный в пыли.
Но горняки идут уже в забои,
Но горновые пламя развели.
И вот, пройдя закалку огневую,
Сталь обернулась истинным резцом.
Качнул ваятель глыбу ту кривую
И без боязни встал к лицу лицом.
И показалось мастеру сначала,
Что навалился мрамор на него,
Но в первых же ударах зазвучало
И молодо блеснуло мастерство.
Так значит — бить смелее, высекая,
Не отступать, надеяться, творить.
Еще мгновенье — мастер умолкает,
И начинает мрамор говорить.
Прислушайся к его живому слову,
Прислушайся, звенит о камень сталь…
…На возвышенье памятник Свердлову.
Зеленый скверик. Солнечная даль.