Галина Гампер - Крыло

Я вгоняла содержанье,
Точно зверя, в форму клетки.
Вот он, грустный мой зверинец —
Смерть естественного чуда,
И воскресная забава,
И души моей погибель.

Мы медленно с надеждой расстаемся,
Так медленно, как море остывает.
Уж медленней наверно, не бывает
Ни людям, ни себе не признаемся
И даже забываем понемногу,
Вернее — помним, но уже без боли,
И не хотим себе особой доли,
И счастливы, идя со всеми в ногу.

Я сегодня не скоро усну.
Я стихами тебя помяну.
И обиду свою оброню,
Протянувши ладони к огню.
Ляжет в рифму родная рука,
И под нею прогнется строка.
После губы твои очерчу
И потом до утра замолчу.
И начнет розоветь не спеша
Надо мною родная душа.

С улыбкой первая надежда.
Ей, столько времени, чтоб сбыться,
Чего же ей не улыбаться.
Но и последняя — с улыбкой,
Совсем последняя надежда,
Когда уже пробило трижды
И времени на исполненье
Не будет…

Истончается жизнь
и на каждом изломе
Все прозрачней —
уже голубеет почти.
И надежды — всего, что осталось в горсти,
Холодней и просторней становится в доме.

Я была снисходительна к Вам,
К Вашим тихим скрипучим словам,
И кивала в ответ головой,
Не вникая в их смысл роковой.
А когда от палящего дня
Ваша тень заслонила меня,
Я очнулась, но поздно, увы, —
Стали ласковым деревом Вы.
И гляжу я без слов и без сил,
Все гляжу и гляжу до сих пор,
Как морщинок знакомый узор
На древесном стволе проступил.

Итак, конец осенней смуте
И время доблестей иных.
Все сведено до черной сути,
До комбинаций из прямых,
Не бесконечных, а отрезков
На небе светлом и пустом.
Здесь шелест сокращен до треска
Случайной ветки под кустом.
О, эта стройность повторенья,
О, обезличенный каркас —
Боюсь тебя, как откровенья
Тяжелых бабушкиных глаз,
Куда глядеть — избави господи…
Не трогаю твоих ветвей,
Стою непринятою гостьей,
Поскольку здесь не до гостей.

У тебя справедливость твоя,
У меня справедливость моя.
Не друзья они, нет, не друзья —
Справедливость твоя и моя.
Приглядись, в этой вечной войне
Море право, а берег вдвойне
Прав героя безоблачный лик
И победы разгул и разбег.
Победители правы на миг,
И погибшие правы навек.

Здесь мир увиден так, как понят,
А понят ясно и светло.
Как ветры, распластались кони
Под солнцем, врезанным в седло.
И дрессировщик сыт и красен
И десять рук вокруг летят
И десять львов от страха спятили
И съежились почти в котят.
Все города здесь принаряжены
Как флаги, подняли дымы.
И все дороги здесь оранжевы,
И бродят мирные слоны.
Но дети повзрослеют рано,
И им вдолбит усердный педагог,
Что дрессировщики не великаны
И вовсе нет оранжевых дорог.
Они поверят. Это очень просто —
Мир, как фонарь волшебный, погасить,
И будет конь положенного роста,
И не посмеет солнце прокатить.

Осыпается лесная крона
Лес по пояс в лиственной трухе
Позабыв о пламенном грехе,
Мы грешим понуро, заведенно.
Так, как будто нехотя бредем
Под дождем, промокшие до дрожи
Так грешим, что в ад не попадем
И в раю
глаза поднять не сможем.

Минула суетность и людность.
Растаял леденец во рту
И, как спокойствие и мудрость,
Мы набираем высоту
Под нами снег такой скрипучий,
Такой великолепный наст
Как медленно дымятся тучи,
Как медленно минуют нас.
И там по кромочке залива
Под ливнем топчется народ,
А здесь живут неторопливо,
Как только истина живет.
Я чувствую ее начало,
Ее едва приметный взмах
А я мелькание в глазах
Всегда за скорость принимала…

Меняю дом на дым.
О ты, дымок свободы!
Идут по горизонту пароходы,
И море Черное мне кажется седым.
Меняю дом на дым.

Эти голые стволы
То лиловы, то белы,
То пунцовы, то черны
И с лица, и со спины
Здесь давно пожухли травы,
Все пороша замела
И так царственно корявы
Эти голые тела.

Я повторяю, сердце остужая:
<���Здесь дом чужой и улица чужая,
Чужое море под чужой горой,
И юноша — совсем не мой герой…>
И пыл его, и щедрость — все насмарку,
Я ухожу, едва пригубив чарку.
Иду одна по ветреному пляжу.
Босой ногой босую гальку глажу.
И в пятый раз, а может быть, в двадцатый
Твержу я тост его витиеватый.

Ей-то что, она ведь птица.
Ей бы к ветру прислониться.
А куда мне прислониться,
Чтоб не злить и чтоб не злиться,
Чтобы быть и вправду дома,
Чтобы дерево у дома,
Чтобы радость в каждой жилке,
Чтобы стало тихо, тихо?

Сначала доброй я была,
Потом я злой была
Потом сгорела я дотла
И все-таки смеюсь.
Как прошлогодняя трава,
И не жива И не мертва.
И не жива и не мертва,
А все же зелена
И что мне до чужой весны?
Но снятся праздничные сны.
И страхи больше не страшны,
И я опять смеюсь.

Так, перечеркивая скуку,
Шел снег в белесой пустоте,
И дуб сидел, откинув руку,
Как в кресле мраморном Вольтер,

И были мысли злы и гулки,
И палец старческий дрожал,
И наши нервные фигурки
Он презирал
и обожал.

Идет усталый и немодный,
Идет вдоль берега реки,
О, Человек, о, сгусток моря,
О, море, взятое в тиски
О, сверхвысокие давленья!
В пределах узеньких одежд
Живут прибои и сомненья,
И бесконечность, и мятеж.
И держат тоненькие нервы
Их натиск черный и отвесный.
Его гнетет несоразмерность,
И грустно от несоответствий.

Ах, риск —
Рискнуть,
Как диск
Метнуть.
Лишь голова
Закружится
И холодком обдаст чуть-чуть.
И все
На свете
Сбудется,

Наш лес и дол — Московский парк Победы —
Вмещает наши радости и беды
И отражает в четырех прудах.
Отполоскав и отбелив на диво,
Так что и горе выглядит красиво.
Как парус на скрестившихся ветрах.
Деревья наклоняются друг к другу,
И все дорожки движутся по кругу,
На поворотах гравием шурша.
Мы жизнь свою на них перемотаем
И вечера в прогулках скоротаем.
И тополем взойдет моя душа.

Вот дерево жизни моей
С пучком безобразных корней,
С неловким наклоном ствола
И горестной жаждой крыла.
На дереве жизни моей
Следы отболевших ветвей,
И память его коротка,
Как эти четыре сучка.