Array Имруулькайс - Любовная лирика классических поэтов Востока

Стой, погонщик! Помедли! Вниманием меня удостой!
Богом я заклинаю тебя и любовной своей маетой!

Слабы ноги мои, но душа окрылилась мечтой —
Милосердья прошу и молю об услуге простой;

Ведь не может чеканщик узор проковать золотой,
Если сбиты чеканы и крив молоточек литой.

Ты в долину сверни, к тем кострам — там их мирный постой.
О благая долина! Мне сладостен дым твой густой.

О долина, ты всех собрала, кто мне верный устой,
Кто — дыханье мое и души моей жаркий настой!

Я любовь заслужу, коль умру со своей тяготой
На коне ли, в постели иль в сирой степи, как святой.

Остановись у палаток, развалины обрыдай,
Стенам обветшалым вопрос вековечный задай;

Узнай ты у них, где твоих ненаглядных шатры,
Где след их в пустыне, поклажа, стада и костры.

Все словно бы рядом, но это всегдашний мираж:
И пальмы, и люди, и груды лежащих поклаж.

Все так далеки, а пустыня окрест горяча,
Они на чужбине кочуют у чудо-ключа.

Я ветер восточный спросил: «О, скажи, задувавший с утра,
Где встретил ты их — на пути или возле шатра?».

И ветер ответил: «Они на вершине холма
Поставили нынче свои кочевые дома.

Они над любимой раскинули полог цветной,
Чтоб ей не во вред оказался полуденный зной.

Верблюдов усталых уже разгрузили они.
А ты собирайся! Седлай! Разыщи! Догони!

Когда же устанешь гостить по заезжим дворам,
Когда поплутаешь по долам, пескам и горам,

Тогда их стоянку почует замученный конь —
Увидишь костер их, похожий на страсти огонь.

Седлай! Собирайся! Ты страстью великой объят.
А страхи пустыни пред нею беспомощней львят!».

Из-за томной, стыдливой и скромной я тягостно болен.
Вы сказали о ней — я утешен, польщен и доволен.

Стонут голуби горько в полете крутом и прощальном;
Их печали меня навсегда оставляют печальным.

Мне дороже всего это личико с мягким овалом,
Среди прочих красавиц сокрыто оно покрывалом.

Было время, глядел я влюбленно на это светило,
Но оно закатилось, и душу печаль помутила.

Вижу брошенный угол и птиц, запустения вестниц;
Сколько прежде в шатрах я знавал полногрудых прелестниц!

Жизнь отца своего я отдам, повинуясь желанью,
Повинуясь пыланью, в душе моей вызванном ланью.

Мысль о ней в пламенах, осиянная сказочным светом.
Разгорается свет — и пылание меркнет при этом…

О друзья, не спешите! Прошу вас, друзья, не спешите!
У развалин жилища ее — вы коней вороных придержите!

Придержите, друзья, скакуна моего за поводья,
Погорюйте со мною, друзья дорогие, сегодня!

Постоимте немного, оплачем мою неудачу,
Или лучше один я свою неудачу оплачу!

Словно стрелы каленые, выстрелы яростной страсти,
И желания меч пересек мое сердце на части.

Вы участьем меня, дорогие друзья, подарите,
Вы отчасти хоть слезы мои, дорогие друзья, разделите!

Расскажите, друзья, расскажите о Хинд и о Лубне!
О Сулейме, Инане и Зейнаб рассказ будет люб мне.

А потом, когда станем блуждать, как блуждали доселе,
Расскажите о пастбищах тех, где резвятся газели.

О Маджнуне и Лейле скажите, мое утоляя пыланье,
Расскажите о Мей и еще о злосчастном Гайляне.

Ах, сколь длительна страсть к той, которой — стихов моих четки.
Россыпь слов, красноречье и доводы мудрости четкой.

Родовита она, ее родичи царского сана,
Властелины великого града они Исфахана.

Дочь Ирана она, и отец ее — мой же учитель.
Я же ей не чета — я пустынного Йемена житель.

И отсюда тревожность моя и счастливых минут невозможность;
Мы неровня друг другу — мы просто противоположность.

Если б ты увидал за беседою нас, в разговорах,
Где друг другу мы кубки любви подносили во взорах,

Где в беседе горячечной, пылкой, немой, безъязыкой
Наша страсть оставалась взаимной и равновеликой —

Был бы ты поражен этим зрелищем дивным и странным,
Ведь в глазах наших Йемен соединился с Ираном!

Нет, не прав был поэт, мне, наследнику, путь указавший,
Нет, не прав был поэт, в достоверное время сказавший.

«Кто Канопус с Плеядами в небе высоком поженит?
Кто порядок всегдашний в чертогах небесных изменит?

Вековечный порядок незыблем, един и всемерен:
Над Ираном — Плеяды, Канопуса родина — Йемен».

В Сехмад веди, погонщик, дорога туда не долга.
Там тростники зеленые и сладостные луга,

Яркая молния в небе сверкает жалом клинка,
Утром и вечером белые скопляются облака.

Песню запой, погонщик, в песне этой воспой
Стыдливых дев длинношеих, сияющих красотой.

В черных глазах красавиц черный пылает свет,
Каждая шею клонит, словно гибкую ветвь.

Каждая взглядом целит — не думай сердце сберечь!
Ресницы — острые стрелы, взгляд — индостанский меч.

Шелка тоньше и мягче, белые руки нежны —
Алоэ и мускусом пахнут, как у индийской княжны.

Заглянешь в газельи очи — грусть и влажная тьма,
Их черноте позавидует даже сурьма сама!

Чары их столь убийственны, столь карминны уста!
В ожерелье надменности убрана их красота!

Но одной из красавиц желанья мои не милы.
Она холодна к человеку, сложившему ей похвалы.

Черным-черны ее косы, каждая — словно змея;
Они следы заметают, а это — стезя моя…

Аллахом клянусь, я бесстрашен и презираю смерть!
Единственное пугает — не видеть, не ждать, не сметь.

Среди холмов и долин,
На плоскогорьях равнин

Бегут антилопьи стада,
Ища, где плещет вода.

Едва показалась луна,
Я пожалел, что она

Сверкнула на небесах
И я почувствовал страх