Array Имруулькайс - Любовная лирика классических поэтов Востока

За свет неземной, за нее,
За нежную прелесть ее, —

Зачем сиять для меня?
Мне хуже день ото дня!

Жилы мои, надрывайтесь!
Глаза мои, не открывайтесь!

Слезы мои, проливайтесь!
Сердце мое, страдай!

Ты, что зовешь, погоди —
Огонь у меня в груди,

Разлука ждет впереди…
Господи, мужества дай!

Пришла разлука разлук —
И слезы исчезли вдруг.

Устрою в долине привал,
Где был сражен наповал.

Там серны пасутся. Там
Она — кому сердце отдам.

Скажи ей: «Один человек
Пришел проститься навек;

Забросило горе его
В края, где нет никого!

Луна, осиявшая высь,
Оставь несчастному жизнь!

Взгляни из-под покрывал,
Чтоб взгляд он в дорогу взял.

Увы, не под силу — ту
Постичь ему красоту!

Иль дай ему сладких даров,
И станет он жив и здоров,

Поскольку среди степей
Сейчас он трупа мертвей…».

Умру я от горя и зла,
Плачевны мои дела!

Был ветер восточный не прав,
Весть о тебе прервав!

С тобой он был тоже лжив,
Наворожив, что я жив…

Отдам я отца за локоны, подобные тени ветвей,
Они над щеками чернеют, черненых подвесок черней.

Распущенные и убранные, они — как древняя вязь,
И, словно змеи, упруги они, в тяжелых косах виясь.

Они пленяют небрежностью, нежностью полнят сердца;
За дивные эти локоны отдам я родного отца.

Они, словно тучки небесные, ее отгоняют взгляд,
Они, словно скаред сокровище, ее красоту хранят,

Они, что улыбка нежная, словно чарующий смех, —
Как было бы замечательно перецеловать их всех!

Нежна она обнаженная — восточная эта княжна,
И, солнцем не обожженная, кожа ее влажна.

Речей ее сладкозвучие дурманит меня волшебством,
Словечки ее певучие туманят меня колдовством.

И нет ничего нечестивого в ее неземной красе,
И даже благочестивые придут к ее медресе [24] Медресе — мусульманское училище. .

Неизлечимо хворого влагою уст исцелит,
Зубов жемчугами порадует, улыбкою подарит.

Стрелы очей вонзаются в пылу любовных ловитв,
Без промаха поражаются участники жарких битв.

А покрывало откинет она — и лик ее, как луна;
Ни полного, ни частичного затменья не знает она.

На тех, кто ей не понравится, облако слез нашлет,
Бурю вздохов накличет она — бровью не поведет.

И вот, друзья мои верные, я в путах жаркой тщеты —
Теперь на меня нацелены чары ее красоты.

Она — само совершенство, любовь — совершенство мое.
Молчальника и отшельника сразит молчанье ее.

Куда бы она ни глянула, взор — отточенный меч.
Улыбка ее, что молния, — успей себя поберечь!

Постойте, друзья мои верные, не направляйте ног
Туда, где ее убежище, туда, где ее чертог.

Я лучше спрошу у сведущих, куда ушел караван;
Не помешают опасности тому, кто любовью пьян.

Я не боялся погибели в близком и дальнем краю,
В степях и пустынях усталую верблюдицу гнал свою.

Она отощала, бедная, от сумасшедшей гоньбы,
И силы свои порастратила, и дряблыми стали горбы.

И вот наконец к становищу добрался я по следам,
Верблюды высоконогие неспешно ходили там.

Была там луна незакатная, внушавшая страх красотой.
Была там она — ненаглядная — в долине заветной той.

Я подойти не отважился, как странник, кружил вкруг нее.
Она, что луна поднебесная, вершила круженье свое,

Плащом своим заметаючи следы верблюжьих копыт,
Тревожась, что обнаружит их настойчивый следопыт.

Вот молния блеснет в Зат-аль-Ада,
И свет ее нам донесет сюда

Гром громогласный, словно в битве вождь,
И жемчуга рассыплет свежий дождь.

Они воззвали к ней: «Остановись!».
Погонщика я умолял: «Вернись!

Останови, погонщик, караван —
Ведь я одной из ваших обуян!»

Гибка она, пуглива и стройна,
Лишь к ней одной душа устремлена.

Скажи о ней — и выпадет роса.
О ней твердят земля и небеса.

Пребудь она в бездонной глубине,
Пребудь она в надзвездной вышине —

Она в моих мечтаньях высока,
Не досягнет завистника рука!

А взор ее руины возродит,
Мираж бесплотный в явь оборотит.

На луг ли глянет — и цветов полно,
Вино протянет — усладит вино.

А лик ее сияет светом в ночь,
День — тьмы волос не может превозмочь.

Ах, мое сердце больше не вольно —
Оно без промаха поражено:

Очами мечет дротики она,
Копьеметателем не сражена.

Без милой обезлюдели края.
И над пустыней крики воронья.

Она совсем покинула меня,
А я остался здесь, судьбу кляня!

Я одинок и сир в Зат-аль-Ада…
Зову, ищу — ни слова, ни следа.

Дыханье юности и младости расцвет,
Предместье Карх, горячечность бесед.

Семнадцать мне — не семь десятков лет,
И ты со мной, событий давних след:

Ущелье милое — приют мой и привет,
Дыханье юности и младости расцвет.

В Тихаму мчится конь, и в Надж, и горя нет,
И факел мой горит, даря пустыне свет.

Господь, сохрани эту птичку на веточке ивы;
Слова ее сладостны были, а вести правдивы.

Она мне сказала: «Коней оседлав на рассвете,
Ушли восвояси единственные на свете!»

Я следом за ними, а в сердце щемящая мука,
В нем адово пламя зажгла лиходейка-разлука.

Скачу я вдогон и коня горячу что есть мочи,
Хочу их следы наконец-то увидеть воочью.

И путь, мой нелегок, и нет мне в пути указанья,
Лишь благоуханье ее всеблагого дыханья.

Она, что луна, — занавеску слегка отпустила, —
Ночное светило дорогу в ночи осветило.