Array Имруулькайс - Любовная лирика классических поэтов Востока

Едва ли ты встретишь на свете подобных — мне преданно верных.
Душа моя, верная клятве, как в бурю скала, устояла.

Услышь Саади! Он всей жизнью стремится к тебе, как молитва.
Услышь! И надежды и мира над ним опусти покрывало!

Я лика другого с такой красотою и негой такой не видал,
Мне амбровых кос завиток никогда так сердце не волновал.

Твой стан блистает литым серебром, а сердце, кто знает — что в нем?
Но ябедник мускус дохнул мне в лицо и тайны твои рассказал.

О пери с блистающим ликом, ты вся — дыхание ранней весны.
Ты — мускус и амбра, а губы твои — красны, словно яхонт и лал.

Я в мире скиталец… И не упрекай, что следую я за тобой!
Кривому чоугану желаний твоих мячом я послушным бы стал.

Кто радости шумной года пережил и горя года перенес,
Тот весело шуму питейных домов, и песням, и крикам внимал.

Всей жизни ценой на базаре любви мы платим за сладкий упрек,
Такого блаженства в пещере своей отшельник бы не испытал.

Не ищет цветник взаймы красоты, живет в нем самом красота,
Но нужно, чтоб стройный, как ты, кипарис над звонким потоком стоял.

О роза моя! Пусть хоть тысячу раз к тебе возвратится весна.
Ты скажешь сама: ни один соловей так сладко, как я, не певал.

Коль не доведется тебе, Саади, любимой ланит целовать,
Спасение в том, чтобы к милым ногам лицом ты скорее припал.

Встань, пойдем! Если ноша тебя утомила —
Пособит тебе наша надежная сила.

Не сидится на месте и нам без тебя,
Наше сердце в себе твою волю вместило.

Ты теперь сам с собой в поединок вступай! —
Наше войско давно уж оружье сложило.

Ведь судилище верных досель никому
Опьянение в грех и вину не вменило.

Идол мира мне преданности не явил, —
И раскаянье душу мою посетило.

Саади, кипариса верхушки достичь —
Ты ведь знал — самой длинной руки б не хватило!

Я в чащу садов удалился, безумьем любви одержимый.
Дыханьем цветов опьяненный, забылся — дремотой долимый.

Но роза под плач соловьиный разорвала свои ризы,
Раскаты рыдающей песни бесследно покой унесли мой.

О ты, что в сердцах обитаешь! О ты, что, как облако, таешь,
Являешься и исчезаешь за тайною неисследимой!

Тебе принеся свою клятву, все прежние клятвы забыл я.
Обетов и клятв нарушенье — во имя твое — несудимо.

О странник, в чьих полах застряли шипы одинокой печали,
Увидя цветущий весенний цветник, обойди его мимо.

О сваленный с ног своим горем дервиш, безнадежно влюбленный,
Не верь ни врачам, ни бальзаму! Болезнь твоя неисцелима!

Но если любовь нам запретна и сердца стремление тщетно,
Мы скроемся в дикой пустыне, ветрами и зноем палимой.

Все остропернатые стрелы в твоем, о кумир мой, колчане
Пронзят меня… Жертв твоих сонмы умножу я, раной томимый.

Кто взглянет на лик твой, на брови, подобные черному луку,
Пусть мудрость свою и терпенье подымет, как щит нерушимый.

«Зачем, Саади, ты так много поешь о любви?» — мне сказали.
Не я, а поток поколений несметных поет о любимой!

Когда б на площади Шираза ты кисею с лица сняла,
То сотни истых правоверных ты сразу бы во грех ввела.

Тогда б у тысяч, что решились взглянуть на образ твой прекрасный,
У них у всех сердца, и разум, и волю ты б отобрала.

Пред войском чар твоих я сердце открыл, как ворота градские,
Чтоб ты мой город разрушению и грабежу не предала.

Я в кольцах кос твоих блестящих запутался стопами сердца,
Зачем же ты, блестя кудрями, лучом лица меня сожгла?

Склонись, послушай вкратце повесть моих скорбей, моих страданий!
Ведь роза, освежась росою, стенанью жаждущих вняла,

Но ветер, погасив светильник, вдаль беспечально улетает.
Печаль светильни догоревшей луна едва ль бы поняла.

Пусть отдан я на поруганье, но я тебя благословляю,
О, только б речь сахарноустой потоком сладостным текла.

Насмешница, задира злая, где ныне смех твой раздается?
Ты там — на берегу зеленом. Меня пучина унесла.

Я пленник племени печалей, но я не заслужил упреков.
Я ждал — ты мне протянешь руку, ведь ты бы мне помочь могла.

При виде красоты подруги, поверь, терпенье невозможно.
Но я терплю, как терпит рыба, что на песке изнемогла.

Ты, Саади, на воздержанье вновь притязаешь? Но припомни,
Как притязателей подобных во все века толпа гнала!

До рассвета на веки мои не слетает сон.
О, пойми, о услышь, ты — чей временем взгляд усыплен.

Ты — с натянутым луком, обетам ты неверна,
Разве это клятва аскетов, чье слово закон?

Без тебя мое тело колючки пустыни язвят,
Хоть лежу я на беличьих шкурах, в шелка облачен.

Как к михрабу глаза правоверных обращены,
Так мой взгляд на тебя обращен, лишь в тебя я влюблен.

Сам по собственной воле жертвою страсти я стал.
Стариком в этой школе подростков попал я в полон.

Смертным ядом, из розовой чаши ладоней твоих,
Я, Как сладким гулабом, как чистым вином, упоен.

Я — безумец. Близ кельи красавиц кружусь я всю ночь.
Мне привратник с мечом и копьем его жалким смешон.

Нет, никто и ничто Саади не властно убить,
Но разлукой с любимой высокий дух сокрушен.

Не беги, не пренебрегай, луноликая, мной!
Кто убил без вины — отягчил свою душу виной.

Ты вчера мне явилась во сне, ты любила меня,
Этот сон мне дороже и выше всей яви земной.

Мои веки в слезах, а душа пылает огнем,
В чистых водах — во сне я, а днем — в беде огневой.

Слыша стук у дверей моих, думаю: это она.
Так мираж умирающих манит обманной водой,