Array Имруулькайс - Любовная лирика классических поэтов Востока

За красотками юными, став стариком, не беги!
Седовласый, за черным косы завитком не беги!
Коль навеки луна твоей младости омрачена,
Ты за тоненьким лунным трехдневным серпом не беги!
По следам легконогих, чей стан кипариса прямей,
Ты, как клюшка човгана, согбенный грехом, не беги!
Отчитаться за всё после смерти придется тебе.
За толпою кумиров на пире ночном не беги!
Если хочешь дойти до Каабы желаний твоих,
Ты за тем, кто плутает неверным путем, не беги!
Полный похотью, чистым сердцам ты преград не чини!
Не очистясь душой, в дервишский дом не беги!
Здесь ловецкая сеть нам дана — совершенство добыть.
Без добычи, Джами, с полпути со стыдом — не беги!

Кто стан твой стройный к жизни вызвать мог,
Тот сам скорбям мой дух живой обрек.
Вооружилось войско красоты
И двинулось на сердце, как поток.
Текут, как лава, души пред тобой…
Душой я в том расплаве изнемог.
Увидев, как играешь ты в човган,
Я сердце у твоих бросаю ног.
Скачу, спасаюсь бегством о двуконь…
Тоски-погони вслед все ближе скок.
Мой лик — в слезах… Так перлы моря тайн
Выбрасывает буря на песок.
Джами презрен тобой. Но знаешь ты —
Как щедр душой, как сердцем он широк.

Что видел в мире этот шейх [83] Шейх — глава племени, старейшина; духовный наставник. , укрывшийся в своем дому,
Отрекшийся от нужд людских, себе лишь нужный самому?
Он сам живую с миром связь, как пуповину, перегрыз
И, словно шелковичный червь, ушел в свой кокон — чужд всему.
Зачем, живой среди живых, бежит он от людских тревог?
От всех избавясь, от себя куда уйти? В какую тьму?
Он в зрелости, исполнен сил, достойных дел не совершил.
Ты, как неверному, ему не доверяйся потому…
Ведь он верблюжьих бубенцов не слышал средь степных песков.
Ты, слыша проповедь его, не верь и слову одному,
Влюбленный в ложный внешний блеск он груду раковин купил,
Бесценный жемчуг свой за них отдав неведомо кому.
Джами, не спрашивай его о чаше истинной любви, —
Из чащи той не довелось и полглотка отпить ему.

Сердце мне разлука тысячью клинков
Вживе рассекла на тысячу кусков.
Гибну я, а ты смеешься в отдаленье,
Весело блистая жемчугом зубов.
Если бы хоть раз еще тебя увидеть,
Был бы я тогда и смерть принять готов.
Исцели! Вернись, полна благоволенья,
Иль убей меня лучом своих зрачков!
Мне нельзя прийти в твой тихий переулок,
Там теперь открытый путь моих врагов.
Часто снится мне: верхом ко мне ты скачешь,
Нарастает звук серебряных подков.
Плача, я искал тебя… И блещут слезы
На тропе твоих покинутых садов.
Нет, чтобы сносить твою несправедливость,
Сердцем, как гранит, я должен быть суров.
Как серьгу, Джами в ушную мочку века
Вдел газель в подвесках драгоценных слов.

Толпа сбегается глядеть на пышный караван луны.
Глядеть не в силах я один: душа и плоть мои больны.
Вокруг нее толпа зевак, выходит на дорогу всяк.
Я робко, издали, бедняк, бросаю взгляд со стороны.
А я глашатаем, рабом бежал бы пред ее конем,
Где перекрестки целый день толпою праздной стеснены.
Одежду разорвав свою, я одиноко слезы лью;
Так плачут люди, чьи сердца потерей близких сражены.
Не знает яркая свеча, что я не сплю из-за нее.
Что ж не сказали ей о том созвездья вечной вышины?
Пред ней открыта грудь моя, пусть рану в сердце нанесет.
Пусть трижды рану нанесет, пока не бросит меч в ножны.
Нет! Горестная быль Джами не тронула ее души, —
Хоть плачут, слыша эту боль, граниты каменной стены.

Утесы каменные стон мой отзывным стоном потрясет;
От слез моих на глине темной тюльпан багряный расцветет.
Ручьем мои струятся слезы по следу твоего коня,
И не унять мне эти слезы который день, который год…
Что мне осталось в горькой доле? В груди нетихнущая боль.
И эта боль живое сердце вот-вот на части разорвет.
Ты, душу взявши в долг, сказала: «Я поцелуем заплачу».
Душа из плена не вернется, и платы срок не настает,
Во сне глубоком целовал я уста и родинку твою…
Не оттого ль и лихорадка мне обметала бледный рот?
Вчера бутон в саду хвалился, что он нежнее губ твоих,
Боюсь — за хвастовство такое сегодня град его побьет.
Смотри: луною двухнедельной взят, как невольник, в плен Джами.
Всё, что собрал он за полвека, она, как собственность, берет.

Мне чуждой стала медрессе, и ханака [84] Ханака — обитель дервишей. мне не нужна:
Обителью молитв моих отныне стала мейхана [85] Мейхана — питейный дом, кабачок. .
В окружье зикра [86] Зикр — обряд многократного призывания аллаха. — голоса дервишей не влекут меня,
Спешу под сень, где най звучит, где песня пьяная слышна.
Что спрашиваешь ты меня о шейхах и об их делах?
Тут глотка зычная, мой друг, и стоязычная нужна.
Где кравчий, рушащий обет и попирающий запрет?
Мы благочестье продадим за пиалу иль две вина.
Ты о любви мне расскажи! Я лучше сказок не слыхал
Под куполом страны чудес, что сказок исстари полна!
Сложи крыла, как мотылек, пади у ног своей свечи:
Чтобы сердца воспламенять, она всевышним зажжена.
Но ты, Джами, чуждайся тех, кто внешним блеском увлечен!
Не в каждой раковине, друг, жемчужина заключена.

Я пьян — целую ручку чаши или кувшина основанье,
Средь пьяниц — малых и великих — с утра свершая возлиянье.
Мне вместо четок во сто зерен дай леденец — к вину заедку,
И не тащи меня поститься из дома, где весь век — гулянье.
Изумлено любовью нашей, сегодня время позабыло
О мотыльке, свече, о розе и соловье повествованья.
Что мне возобновлять с тобою мое старинное знакомство?
Я для тебя лишен достоинств, чужак исполнен обаянья!
Юродивого дразнят дети, им на потеху он бранится,
Но камни, что в меня бросаешь, не удостою я вниманья.
Тот день, когда тебя служанка причесывала перед свадьбой,
Принес для тысяч душ влюбленных невыносимые терзанья.
Джами, лишь тот любить достоин, кто сердцем мужествен, как воин.
Так будь же тверд, готов и жизнью пожертвовать без колебанья.