Array Имруулькайс - Любовная лирика классических поэтов Востока

Чудесен вкус вина из рук затмившей лунный свет,
Что на закуску поцелуй дает за чашей вслед.
Настал шавваль, окончен пост, и лучше, чем вино,
Всеочищенью от грехов противовеса нет.
Бери хмельную пиалу и смело осквернись!
Ведь бог прощает грешный год за месячный запрет.
Как в лихорадке я горю, меня бросает в жар,
Но почему твои уста столь жарки, дай ответ?!
Будь осторожен, ведь судьба невестою не раз
Коварно ставила силки холостякам во вред.
Тельцом из глины не прельстись, подобно Самири,
И пустословьем болтунов, несущих сущий бред.
И если друга красота, Джами, тебя влечет,
От шашней свахи не страдай, влечением согрет.

Певец под звуки лютни и колокольцев звон
Запел, и пир на зорьке украсил песней он.
«Вставай, ходжа [88] Ходжа — паломник, посетивший Мекку. сонливый! Ведь жизни каждый миг
Есть вечности богатство. Не трать его на сон!
Открой для песен уши на утреннем пиру,
Хмельною мугской чашей приятно опьянен.
Пренебрегать не вздумай рубиновым вином.
Конец не за горами, что миру предрешен.
Считай своей удачей веселья каждый день,
Ведь ты, быть может, завтра издашь предсмертный стон».
Там, где хоть признак друга сумею отыскать,
Склонясь к его порогу, отвешу я поклон.
Свой дом на путь к Каабе не променяй, Джами!
Ведь каждый дом — святыня, Каабы не лишен.

Беги постящегося шейха! Намного холоднее
Его поста сорокадневка промозглой стужи дея.
Не станет странствие в жестоких долинах отреченья
Для подлеца тропою к богу — никчемная затея.
Что о царе всея вселенной поведать пастве может
Не испытавший царь-дороги хоть раз ногой своею?
Знай, наставлять напрасно тщится идущих тарикатом [89] Тарикат — суфийский принцип нравственного совершенствования. ,
Кто их следов на нем не видел, кто сам слепцов слепее.
И крик его «хей-хей!» не служит мерилом опьяненья.
Боится крика птица дружбы и прочь летит, робея.
Какой он путник, если даже и двух шагов не сделал,
Глупец, что сведенья о Руме [90] Рум — название Византии у народов Востока. приписывает Рею [91] Рей — древний город в Иране, разрушенный монголами. ?!
Не верит в шейха городского Джами. Нет, нет, не верит!
Мюридом быть прелестных кравчих ему куда милее.

Когда в небесном одеянье сверкнешь хотя б на миг,
Луна за синею завесой стыдливо прячет лик.
Когда в небесном одеянье проходишь, о луна,
Всем взорам ясно: лику солнца твой лик равновелик.
Ты ветвь самшита, на которой нет лотосам числа,
Ты кипарис, чья крона в розах и в гиацинтах пик.
Извечно лотос тонкий стебель скрывает под водой.
Ты вся, о пери, дивный лотос, что над водой возник.
Хоть лепестки бутонов нежны, нежнее все же ты,
О роза, стянутая платьем, смеющийся цветник!
Не будь бездушной! Не убудет величья твоего,
Коль милость явишь тем, кто к мукам из-за тебя привык.
Но лишь Джами постигнул цену твоей красы, поверь.
Как ювелир, в оценке перлов искусства он достиг.

О птица утренней зари, по ком твоя тоска?
О чем стенаешь так, что ночь для стонов коротка?
Коль в розу страстно влюблена, порхни, как соловей.
И отыщи свою любовь в аллеях цветника.
А если стройный кипарис, как горлинку, влечет,
Зачем стенаешь в цветнике над чашею цветка?
О нет, я знаю: в цветнике тоскуешь по луне,
Чей паланкин исчез вдали среди холмов песка.
Я привяжу к твоим крылам письмо моей тоски.
О, проследи, чтоб то письмо взяла ее рука!
Стенаю так же, как и ты, разлукою клеймен.
Упомяни о том луне, что ныне далека.
А если спросит обо мне, скажи, что впал Джами
В десятки бед и сотни мук — так рана глубока,—
Тоскуя, проглядел глаза в надежде, что ее
Увидит снова — и она не взглянет свысока.

Нет вдохновенья, что могло б воспеть мою мечту газелью,
И нет проникновенных строк, что хоть бы лик ее воспели.
Нет милосердного, кому хотело б сердце петь касыды [92] Касыда — вид стихотворения в восточной поэзии; ода. ,
Когда от происков судьбы сквозят в опорах жизни щели.
Нет острослова, чей язык изящной вязью аргументов
Низал бы в спорах мудрецов из остроумья ожерелья.
Но коль исчерпаны слова, где розоликий виночерпий?
Не заменимо лишь вино, нет исчерпаемости в хмеле.
Пригубив чашу, насладись красивым ликом и не кайся!
Поверь, и ангелы небес греха не видят в этом деле.
Что ж, есть за пазухой тайник, хранящий преданности жемчуг,
Но этот жемчуг сохранить не все за пазухой сумели.
Трактат о тонкостях любви не поясняй, Джами, аскету,
Знай место слову, а не то оно достичь не сможет цели.

О ты, чье сердце безмятежно, что знаешь о тоске,
О том, как больно ноет сердце от друга вдалеке?
О, что ты можешь знать о боли израненной груди,
Коль и колючки не задела, растущей на песке?
Что, нежась до утра на ложе, ты можешь знать о тех,
Чьи ночи — стон, чье ложе — мука, чья жизнь на волоске?
Что знаешь, горлинка, о птицах, томящихся в плену,
Ты, что на ветку кипариса взлетаешь в цветнике?
Что можешь знать о трезвых людях, об их путях, Джами,
Коль опьяненность и беспутство с тобой накоротке?

И в сердце, и в глазах бессонных так непрестанно ты,
Что мнится мне: вдали мелькаешь, куда ни гляну — ты,
Тот, кто готов для непокорной уйти из жизни, — я,
А кто покорному наносит несчетно раны — ты.
Утратив сердце, тем доволен, что, унеся его,
Владеешь сердцем безраздельно и невозбранно — ты.
Хоть в грудь мою ежеминутно вонзаешь сотни стрел,
Я утешаюсь тем, что стрелы шлешь неустанно ты.
Мне светит милостыней света, подачкой ночи день,
Поскольку мне свечою светишь в ночи туманной ты.
Зачем взывать к тебе, жестокой? Ведь знаешь и сама:
Виной тому, что утром ложе от слез багряно, — ты.
Хоть знаю, на торгу свиданий меня оценишь в грош,
Твердить я буду: покупатель, душе желанный, — ты.
«Я друг тебе, Джами! — сказала. — Другого не ищи!»
Придется, видно, жить без друга, коль друг столь странный — ты.