Олег Смирнов - Свет небесный

Накатанный путь на равнине,
но тянет, однако, к вершине:
у пропасти на краю, —
как будто у жизни в строю,
а это почти как награда...
Держать равновесие надо.

Тает снег... Гляжу в окно...
Снег игривый и пушистый...
Я влюблён в тебя давно,
оттого такой ершистый.

Во дворе, — как в витраже, —
и красиво и уютно,
Только вот в моей душе
что-то холодно и смутно.

За снежинками слежу,
простою до самой ночи.
Я тобою дорожу,
ты нужна мне очень-очень.

В эти пасмурные дни
одарили нас снегами...
Хоть не жаждал западни,
но она вот — в телеграмме..

Ты уехала на юг,
не явилась на свиданье, —
вот где мина мне, каюк,
не исполнилось желанье.

Лишь одним снежинкам рад,
чистотою их любуясь...
Покидаю Ленинград,
за тебя одну волнуясь...

Мне снится русая богиня...
Как явь, воспринимаю сон,
и все слова её отныне
для спящего — уже закон.

Она зовёт к себе: «Смелее!..»
И приближается ко мне...
Я, словно колос, пламенею
на обжигающем огне.

Весь напрягаюсь, замираю,
в душе моей и свет, и грусть...
И, наконец-то, я сгораю
и человеком становлюсь...

Певчие птицы в полёте...
А на земле — воробьи:
серые, вечно в работе,
трели выводят свои...

В поле соломы с половой
много сметал человек.
Только зимою суровой
скирды зароются в снег.

Будут пернатые прыгать,
клювами в окна стучать,
есть из кормушки, чирикать
и на морозе дрожать...

Как же я их понимаю,
не покидающих гнёзд...
Прыгают, ввысь не взлетают,
сереньким впрямь не до звёзд...

Да, истину простую
мы видим всё ясней:
и сколько же впустую
растрачено мной дней!

Они уж сбились в стаю,
попробуй, догони...
А, может, наверстаю
упущенные дни?

Конечно, притомился,
но бодр ещё, не сник.
Ко многому стремился —
немного достиг.

Не всё уже поднимешь...
Так много на горбе...
Себя не перепрыгнешь
наперекор судьбе!..

Кому-то, может, нужен?
И не моя вина —
мелодией разбужен,
она лишает сна.

А попугайчик пёстрый
твердит одно: «Уймись!
Давай, не философствуй,
работою займись!»

Ни кранов, ни домов... Как бремя пыток, —
лишь вспененная за кормой вода,
и стаи птиц, и времени избыток,
и дней однообразных чехарда...

Но помню — воды Финского залива,
и как мосты взметнула ввысь Нева,
и храмов белокаменные дива —
как старины глубокой острова.

Какие бы не брать нам перекаты,
вновь возвращаться к Волге и Свири,
и заходить в онежские закаты,
и выплывать из ладожской зари...

Витязь серебряный —
месяц нарядный
ходит и ходит
в ночи непроглядной.
Зорок гуляки
серебряный взгляд,
сад серебрится,
поля серебрят...

Жмурятся окна
от лунного блеска,
и серебрится в лучах
занавеска.
Пёс безмятежно
в своей конуре
спит и не знает,
что он в серебре.

Луч в голубятне...
И снится голубке
сон о серебряной
тёпленькой шубке.
И, неподвижна
в протоке лучистой,
рыба искрит
чешуёй серебристой.

Поздняя осень. Дождливо. Темно.
Ветка сирени в тоске неприметной
вкрадчиво, тихо скребётся в окно,
словно бы весть принесла из Вселенной.

В бочках — вода, между грядок — вода,
льётся вода по брезенту со стога.
Скоро нагрянут уже холода,
сад неспроста обуяла тревога.

Но на пороге унылой зимы
мысли сроднились в строке
вдохновенной...
Поздняя осень, сирень и все мы
с песнями вместе — частицы Вселенной.

Тучи растают, а мы подождём
доброй погоды, как радости здешней.
Сад оголённый дрожит под дождём,
грезя теплынью сиреневой вешней...

Пора буранам снова покориться:
ноябрь к концу, нет выходов иных...
Но пир идёт горой — щеглы, синицы
в рябиннике, средь гроздьев наливных.

Весёлые и юркие пролазы
среди ветвей безлиственных снуют;
не думая про зимние запасы,
неаккуратно щедрый корм клюют.

Казалось, можно всем угомониться,
но на пиру возник какой-то шум...
И про припасы не подскажешь птицам,
у них на то имеется свой ум...

Слепое чувство отчужденья —
тревожное — владеет мной.
И вижу снежное виденье,
а не реальный сон земной.

Отторжена от многословья,
наряд отбросив золотой,
природа, полная безмолвья,
спит, убаюкана зимой.

Цвела ведь, пела с возбужденьем, —
и в снежное взята кольцо.
Кто неожиданным движеньем
вмиг изменил её лицо?..

Не так ли мы себя скрываем
в хитросплетеньях, цель храня...
Стою, стою, неузнаваем,
как бы на грани: я — не я...

Морозная степная сторона,
искрится свежесть выпавшего снега,
голубизна к нему стекает с неба
и солнечных лучей золотизна.

И, радуясь взахлёб великолепью,
моя лыжня стремления полна:
спешит к тебе, обласканная степью...

Хотя в столице Южного Урала
бесчинствует с утра крутой мороз,
но возле мёрзлых городских берёз
мне вновь твоя улыбка засияла.

И это — не случайность, не ошибка:
в моих руках букетик белых роз
согрела неспроста твоя улыбка!

Холода вовсю крепчают,
и уже — куда ни глянь —
степи снежные качают
немо утреннюю рань.

И от речки Юрюзани
по дороге в Усть-Катав
чудо-сани — ой вы, сани! —
мчатся, ветер обогнав.

И вороны врассыпную
устремляются от них.
Хвалят лошадь вороную
и невеста, и жених.

И крещенские морозы
тоже хвалят: «Хороши!»
Прижимают к сердцу розы,
что по-летнему свежи.