Олег Смирнов - Свет небесный

Я — лебедь... Ты — озеро...
Я парю,
крылья легко распластав,
о синих влажных глазах пою,
притихших в ресницах трав.

Ты мне рассветной улыбкой сверкай,
волны свои успокой.
Мир, что подарен нам, —
это рай,
самый реальный — земной.

Рай этот может взорвать каприз,
но чтобы не быть беде,
я крылья сложу
и стремительно вниз —
к озеру, к синей воде...

Вовсю разрумянились яблоки,
готовые ехать на ярмарки.
И свесились гроздья рябиновые,
как будто созвездья рубиновые.

Коль лето на них урожайное,
есть в этом знамение тайное:
молва покатилась народная,
что зимушка будет холодная...

Время мчит...
Прощаюсь с осенью...
Куржаком мой сад оброс,
ночью спелыми колосьями
расписал окно мороз.
По канавам, по обочинам,
где вчера вода текла,
набросал он озабоченно
ледяные зеркала.
Будут зябнуть зори поздние,
будут дни невелики...
Вновь летят в морозном воздухе
снеговые мотыльки
И вот-вот снежинка беглая
залетит в окошко к нам
и скользнёт, как песня белая,
по моим седым вискам...

Ушли от нас денёчки летние...
Гуляет стынь по вечерам...
Дыханье осени приметнее
в листве, прибитой ко дворам.

Гляжу, как сорван с ветки тополя
и ветром северным гоним,
лист кружится вокруг да около
перед падением своим.

Чуть замерев, движенье выровнял, —
хотя его и отнесло,
он на плечо моё спланировал,
словно почувствовал тепло.

Стряхнул его с плеча поспешно я,
чуть девушку не проглядел.
Куда спешишь, блондинка нежная? —
спросить бы я её хотел.

Короткий плащ... Походка скорая...
Приятна в профиль и анфас.
Возможно, вот она, которая,
как стюардесса, с высших трасс...

Взметнулись крылья вдохновения.
Но оглянись же, красота!..
Ах, эта ветреность осенняя,
что всюду нынче разлита.

Пугает осень наготой
полей, затопленных дождями.
Об осени, о золотой,
пора уж говорить стихами.

Грущу, как в поле стог, один,
припоминая все невзгоды.
Как быстро дожил до седин,
как лихо пролетели годы.

Давно ли палая листва
всю землю пышно устилала,
и непокорная трава
тропинки наши чуть скрывала.

Вот старый мост водой размыт,
вот старый клён, стоящий криво, —
и лист с него уже летит
под мрачным небом сиротливо...

Я осень в памяти ношу
и душу ею согреваю,
и всем, что было, дорожу,
и стылость эту понимаю.

Неделя в поле под дождём,
ни урожая, ни погоды...
Но с выводами подождём,
мой друг, какие наши годы!

Весь вечер дождь,
а утром — первый иней,
что нежен, сер, словно пушок птенца...
Синицы, точно листья на осине,
желтеют возле самого крыльца.

Просёлок взгорблен,
будто смёрзлись кочки.
Шагни — ответит эхом колея...
Ступает день на цыпочках сорочьих,
нисходит свет на стылые поля.

Черны деревья, но светла дорога...
Черны дома, но бел над ними дым...
На свете бы, —
и счастливо и долго, —
и жить да жить не только молодым.

Угли... Хворост...
Ветер пламя простёр...
Петушиная песня пропета...
И не так уже ярок костёр
при избытке небесного света.

Окунувшись в рассветную кровь,
птицы стайкою, —
и с вдохновеньем, —
исполняют без устали вновь
предков гимн переливчатым пеньем...

Научись, друг —
ведь время не ждёт, —
доброте той, всегда неизменной,
устремившей свой взгляд в небосвод
в самом сердце бескрайней Вселенной.

Быть может, я заброшен ветрами
в соцветье лилии по осени...
Как хороши цветы рассветные
с улыбкой, свежестью и с просинью.

Росой божественной пропитаны,
лучами солнца в меру сдобрены,
до сей поры ещё невиданны,
цветок к цветку — ну как подобраны!

Мне кружит голову соцветие
тех лилий ночью, в сновидение...
И за больных людей в ответе я,
за их за творческое рвение.

Пленит и нежностью, и строгостью
названье «Лилия» божественно,
как полевой цветок над пропастью, —
нарядный, — высится торжественно.

Сам Бог даёт семейству «Лилия»
надежду, веру в выживание.
И потому мои усилия
несут любовь и понимание.

Да, ты ходил дорогами моими,
искал меня за каменным Уралом,
дал в руки птицу с крыльями тугими,
а сердцу — песню с солнечным накалом.

И долго мы с тобою были вместе,
по жизни шли,
как брат с любимым братом;
как две реки, сливались наши песни;
как две берёзы, мы стояли рядом.

С тех пор прошло
почти тысячелетье,
я умудрился заново родиться.
Другого я певца и брата встретил,
хотелось бы ему с тобой сравниться.

И всё равно мы встретимся с тобою, —
одна судьба нас в мире повязала, —
у моря, власть где отдана прибою,
за тихой речкой, в дебрях краснотала.

И мы поймём, что не беда — разлука,
коль состоялось позднее свиданье.
За все года, где от тебя ни звука,
искать не надо будет оправданья.

Ручей скакал с уступа на уступ
неистово, безудержно, певуче,
ни берегов, ни желобов, ни труб
не признавая, доверяясь круче.

Он извивался, скатывался вниз
и забавлялся ролью водопада,
и расшибался на туманность брызг, —
и думалось, что это так и надо...

Не глубь земли, а голубой ледник,
сползавший, таявший — причина тока...
Ручей кидался в бок и напрямик, —
скакать бы лишь, скакать — нет выше прока!

Возьми он вправо — и открылась бы
прелестная, в зелёной мгле долина,
но он левее взял своей судьбы, —
болотная ручей всосала тина.

Его с вершины горного хребта
раскованным, расхристанным сносила
пьянящая, чужая высота...
Ручей же верил, — собственная сила...