Уильям Шекспир - Все сонеты Шекспира

Союзу верных душ чинить помех
не стану я. Любви не знает тот,
кто от её греха впадает в грех,
а если повелят уйти, — уйдёт.
О нет! Любовь — ориентир земной,
твердыня в шторм, знакомая звезда,
что с непонятной силой за собой
влечёт неисчислимые суда.
Любовь не служит Времени шутом,
хоть красоте серпом грозит оно;
меняться каждый час и с каждым днём
любви до самой смерти не дано.
А докажи мне лживость этих слов, —
и нет любви, и нет моих стихов.

Скажи, что я, по скупости своей,
в долгу остался у твоих щедрот;
что позабыл я о любви твоей,
хотя меж нас привязанность растёт;
что свой досуг я подарил глупцам,
хотя сполна ты выкупил его;
что парус свой доверил всем ветрам,
вдаль уходя от взора твоего.
Мои ошибки называй виной,
поверив подозрениям своим,
но нелюбовью вид суровый свой
не заряжай, не будь неумолим.
Неверностью своей проверил я,
насколько мне верна любовь твоя.

Как мы для аппетита дразним рот
приправой пряной, или как мы пьём
отвар, чтобы болезненный исход
болезнетворным упредить питьём, —
так я, пресыщен сладостью твоей,
её разбавил горечью приправ
и, болен страстью, счёл всего нужней
лечение начать, не захворав.
Любовная политика моя
отозвалась не хворью, а бедой:
страдая добротой, пытаюсь я
лечить здоровье волею дурной.
Лекарство станет ядом для того,
кто заболел от взгляда твоего.

Какой из слёз Сирен я пил настой,
что в грязных колбах сварен был в аду!
Мечту сменял я страхом, страх — мечтой,
а в миг победы обретал беду.
Как страшно ошибался сердцем я,
когда был счастлив! Так я был разбит
безумной лихорадкой бытия,
что чуть глаза не вышли из орбит!
О польза бедствий! Под влияньем зла
становится добро ещё добрей,
а если страсть повторно возросла,
то быть ей чище, краше и прочней.
И горько мне, что втрое больше злом
я добывал, чем воздавал добром.

Я рад, что зло твоё меня гнетёт
и, опечаленный своей виной,
сгибаюсь, ощутив ошибок гнёт
в своей душе, ни медной, ни стальной.
И если ты моим обижен злом,
как я твоим, — ты побывал в аду,
а я понять, насколько был грехом
твоим задет, досуга не найду.
Мучений наших ночь могла вполне
моей душе о прошлом намекнуть,
чтоб я тебе, как ты когда-то мне,
бальзам смиренья влил в больную грудь.
Наш грех взаимен; я его ценой
твой искуплю, а ты — искупишь мой.

Пристойней зваться подлым по делам,
чем ни за что считаться подлецом;
и радости, неведомые нам,
находят смерть во мнении чужом.
Как смеют осуждать мой пылкий нрав
порочные глаза? Или грехом
испорчен я, и враг мой грешный прав,
считая злом, что я зову добром?
Ничуть! Я — это я, а недруг мой
мои ошибки судит по своим;
но если я — прямой, а он — кривой,
то взор его не может быть иным.
Кто мерзок сам, тот должен делать вид,
что люди плохи, а порок царит.

В мозгу моём, не в книжке записной —
твоём подарке — память о былом
удержит все заметки до одной
надёжней, чем ненужный твой альбом.
Навек или пока отмерен срок
Природою для сердца и ума,
в таких записках я б тебя сберёг,
которым не страшна забвенья тьма.
Отчёт любви, платившей по счетам,
или никчёмный свод пустых страниц
я, осмелев, назад тебе отдам,
кого храню среди своих таблиц.
Кому нужны для памяти листки,
тот всё забудет сердцу вопреки.

Нет, Время, не хвались, что я затих!
Ты строишь много новых пирамид,
но чуда новизны не видно в них,
а только подновлённый внешний вид.
Не вечны мы и радости полны,
что обретаем твой давнишний хлам.
Мы верим не преданьям старины,
а в то, что всё ты даришь только нам.
Но старому и новому в укор
я с баснями твоими спор веду;
всю эту ложь и всё, что видит взор,
ты создаёшь буквально на ходу.
Назло тебе, назло косе твоей
клянусь я верным быть любви своей!

Будь отпрыском судьбы любовь моя,
ублюдком высших сфер, его бы мог
наш Век, добра ли, злобы не тая,
и выполоть, и превратить в цветок.
Нет, случай не помог любви моей.
Ей блеск весёлой роскоши постыл
и не по нраву ужас мятежей,
чью силу век наш в моду превратил.
Любовь, смутив предательский расчёт,
внаём сдающий время по часам,
свои расчёты с вечностью ведёт
назло жаре и проливным дождям.
Пускай глупцы мне это подтвердят,
чья гибель — благодать, а жизнь — разврат.

Носить ли мне с собою балдахин,
лаская душу честью показной,
или готовить место для руин,
создав подножье славы вековой?
Мне ли не знать, как платят по счетам,
лишась всего в погоне за тщетой,
и тратят, чтобы взять по мелочам,
и портят вкус изысканной едой?
Нет, поклоняться сердцу твоему —
простой, но честный долг любви моей,
и в наш обмен взаимный ни к чему
нам недостойных привлекать людей.
Прочь, соглядатай! Чем подлее ты,
тем больше в честном сердце правоты!

У Времени, мой мальчик, отнял ты
часы, косу, зерцало красоты
и на глазах стареющих друзей
с годами расцветаешь всё пышней.
Зато Природа, госпожа невзгод,
придерживает твой успешный ход,
чтобы, минуты жалкие губя,
унизить Время и спасти тебя.
Но бойся, фаворит её щедрот!
Она свой клад недолго бережёт
и, хоть свести все счёты не спешит,
но ты оплатишь весь её кредит.

Когда-то не считала красота
красивым чёрный цвет, зато сейчас,
её права присвоив, чернота
фальшивой красотой морочит нас.
Назло природе сделался урод
прекрасен с накладным своим лицом,
а красота приюта не найдёт,
покрыта грязной ложью и стыдом.
Вот почему глаза любви моей
вороньей отливают чернотой,
скорбя по тем, кто с помощью затей
подложною блистает красотой.
Но так прекрасен этой скорби взгляд,
что все о красоте такой твердят.

Когда кладёшь ты нежные персты
на инструмент, о музыка моя,
и, слух мой потрясая, правишь ты
созвучьем гибких струн, — терзаюсь я,
что клавиши к твоим спешат рукам
собрать лобзаний нежный урожай;
что не моим застенчивым губам,
а дереву достался этот рай.
О нём мечтая, хочется им стать
на место клавиш, чтоб губам живым
твои персты дарили благодать,
а не скользили по щепам сухим.
И если в этом клавишей мечта, —
ты им оставь персты… а мне — уста.

Растленье духа в гибели стыда —
вот суть разврата. Посему разврат —
жесток, вины исполнен и вреда,
фальшив, кровав, изменами чреват.
Страсть утоливший презирает страсть,
хотя за ней бежал; но миг спустя,
хоть избежал её, но в ней пропасть,
схватив приманку, может не шутя.
Безумец, он желаньями гоним;
владеть желает, овладев вполне;
то счастье, то печаль владеют им;
вкусив восторг, он бродит как во сне.
Все это знают, но напрасный труд —
бежать с небес, что в пекло нас ведут.