Уильям Шекспир - Все сонеты Шекспира

Когда меня презреньем встретишь ты,
мои заслуги ядом обольёшь,
я в бой с собою ради правоты
твоей вступлю, оболган ни за грош.
О всех своих пороках на суде
скажу я, помня их наперечёт,
и, если бросишь ты меня в беде,
то обретёшь неслыханный почёт.
А я тем самым получу кредит,
стремясь к тебе влюблённою душой:
мои обиды — это твой профит,
переходящий в мой профит двойной.
Из-за твоих неоспоримых прав
на всё пойду, права свои поправ.

Скажи, что ты вменяешь мне в вину
разрыв наш, — не обижусь я ничуть;
скажи, что я хромой, — хромать начну,
твоим резонам открывая путь.
Придав измене блеск, ты меньше зол
мне причинил, чем я себе обид:
узнав твоё желанье, я б ушёл,
а встретив, делал вид, что ты забыт.
Исчезну я, язык заставлю свой
расстаться с дивным именем твоим,
пока тебя не оскорбил молвой,
что мною был ты некогда любим.
Мои с собою споры непросты:
что делать с тем, кого не любишь ты?

Не любишь — уходи, но в эти дни,
когда мне крестной мукою грозят;
меня, с фортуной сговорясь, казни,
не будь последней из моих утрат.
Когда во мне печаль моя уснёт,
не окружай меня кольцом беды,
и грозовая ночь былых невзгод
не перейдёт в ненастный день вражды.
Уйдёшь — уйди, но не в конце концов,
когда тоска в тиски меня возьмёт,
но чтобы испытать я был готов
могущество фортуны наперёд.
Не то беда, что горше всех обид,
а то, что нам расстаться предстоит.

Кто славится гербом, кто — мастерством,
кто — силою телесной, кто — дворцом,
кто — новомодным, но дрянным плащом,
кто — соколом, кто — псом или конём.
Стремятся все избрать на свой манер
занятие, найдя усладу в нём,
но образцы мне эти не пример,
когда обрёл я лучшее в одном.
Твоя любовь славнее всех гербов,
ценней дворцов, роскошнее плащей,
дороже соколов, коней и псов,
а я с тобой счастливей всех людей.
Но если ты уходишь насовсем,
из всех один я остаюсь ни с чем.

Хоть у меня украден ты собой,
до самой смерти будешь ты моим:
пока меня ты любишь, — я живой
и от любви твоей неотделим.
Мне не страшна великая беда,
когда и после малой отпоют,
а значит, буду жить я, как всегда,
чтоб не зависеть от твоих причуд.
Не опасаюсь я твоих страстей,
но я в твою затянут круговерть.
о, как я счастлив жить в любви твоей
и счастлив буду, — принимая смерть.
Но красоту порой бесчестит ложь,
и что мне делать, если ты мне лжёшь?

Что ж, буду верить верности твоей,
как рогоносец, видимость любви
считать любовью, видя всё ясней,
что сердцем не со мной мой визави.
Но ненависти нет в твоих очах
и мне измены вроде не грозят,
ведь выдают обман в иных сердцах
и хмурый вид, и бегающий взгляд.
Но небеса тебя создали так,
твоё лицо любовью озарив,
что если в мыслях ты попал впросак,
то взор твой будет ясен и правдив.
В тебе, как Евы яблоко в раю,
порок пятнает красоту твою.

Кто силу может выказать сполна,
но никому не причинит обид;
кто движет всем и вся, но, как стена,
не дрогнув, пред соблазном устоит, —
тот, небесам наследуя один,
не расточит естественных даров,
в своём лице король и властелин,
кому любой прислуживать готов.
Цветок, он славит лето что ни год,
не оставляя по себе следов,
но если тот цветок внутри гниёт,
он хуже наихудших сорняков.
Хоть и красива лилия на вид,
бурьян прекрасней, если та смердит.

Грехам ты даришь нежный аромат;
они, как черви в розовых кустах,
на честном имени твоём кишат,
и ты в своих купаешься грехах!
Как ни судачат злые языки,
что от беспутства ты неотделим,
ты славишься бесславью вопреки,
затмив злословье именем своим.
Пороки сняли славный особняк,
в тебе не без уюта поселясь.
Преобразится здесь любой пустяк,
под маской красоты скрывая грязь.
Но слишком на себя ты много взял:
в дурных делах затупишь и кинжал.

Здесь юный твой разврат грехом зовут,
а там в чести твой юношеский пыл,
но любят всё твоё и там, и тут:
свой пылкий грех в любовь ты обратил.
На перстне королевы засверкав,
поддельный камень цену обретёт,
и ложный блеск твоих пустых забав
в тебе находит истины оплот.
Немало волк зарезал бы ягнят,
когда бы на ягнёнка походил,
и ты бы похищал за взглядом взгляд
игрой своих великолепных сил.
Не делай так. Настолько мы близки,
что мне и честь твоя не пустяки.

В какой зиме меня оставил ты,
о, радость прежних дней! В какой поре —
холодной и угрюмой нищеты;
в каком опустошённом Декабре!
И лето истекло, и от плодов
распухла осень, в тягости своей
беременных напоминая вдов,
едва бредущих с похорон мужей.
Но всё, что возросло, казалось мне
скоплением ублюдков и сирот;
и онемели птицы в вышине,
и сникла радость без твоих щедрот.
А если птица запоёт с тоски,
в предзимнем страхе вянут лепестки.

Нас разлучил разряженный Апрель,
когда весной, вставая на котурн,
во всё вдохнул он юношеский хмель,
и прыгал хохоча старик-Сатурн.
Но песни птиц, и аромат садов,
и лепестков многообразный цвет
мне не внушили свежих летних слов;
не рвал я пышной прелести в букет.
Я не дивился лилий белизне,
не восхищался киноварью роз;
всю красоту твою, казалось мне,
на них с тебя художник перенёс.
Мне без тебя — зима, а призрак твой
меня утешил, как цветы весной.

Фиалку я бранил за воровство:
«Где ты нашла, плутовка, запах свой,
как не в дыханье друга моего?
А лепестки окрасила весной,
должно быть, кровью пурпурной его?».
Взят майораном блеск твоих волос,
а свежесть кожи — лилией взята.
Тут страшный стыд охватывает роз:
зарделась эта, побелела та.
А третья — ни румяна, ни бледна —
твоё благоухание крадёт.
но за разбой наказана она:
её съедают черви в тот же год.
Цветов немало мой находит взгляд,
и все тебя ограбить норовят.

О Муза, где ты! Что молчишь о том,
кто силу дал тебе? Зачем твой пыл,
ничтожный образ высветив лучом,
пустою речью мощь свою затмил?
Опомнись, Муза! Долгий перерыв
ты искупи изысканным стихом,
воспой того, кто любит твой мотив,
перо твоё исполнив мастерством.
И если вдруг лицо любви моей
приметы Времени избороздят,
убей его сатирою своей,
чтобы над ним глумился стар и млад.
Любовь мою восславив, отберёшь
у Времени косу и острый нож.

О Муза, почему изображать
ты не желаешь правду в красоте,
ведь это и любви моей под стать,
и ты окажешься на высоте?
Ты скажешь, Муза: «Правде не нужна
расцветка, у неё особый цвет;
и красоте без правды грош цена,
и лучшее хорошему во вред».
Но не прощу тебе я немоты!
Моя любовь достойна жить в веках
не в позолоте гробовой плиты,
но в сказанных тобою похвалах.
Урок мой затвердив, запечатлей
бессмертные черты любви моей.